– В ресторан? – переспросила я, совсем смешавшись.

Слева от меня в кресле мышкой завозилась Палома.

– Выслушайте меня, – заговорил Какуро, явно смущаясь. – Поверьте, я приглашаю вас от души. У меня… у меня завтра день рождения, и я был бы счастлив видеть вас своей дамой.

– А! – сказала я, потому что больше ничего не могла сказать.

– В понедельник я уезжаю к дочери, и там, разумеется, будет семейный праздник, но… завтра… если бы вы согласились…

Он замолчал и с надеждой посмотрел на меня.

Я тоже молчала.

– Мне очень жаль, – заговорила я наконец. – Но, право, это не совсем удачная мысль.

– Почему же? – спросил Какуро, и лицо у него стало огорченное.

– Это очень любезно с вашей стороны, – продолжала я, стараясь говорить как можно тверже и боясь, как бы голос у меня не дрогнул, – и я вам очень благодарна, но я не могу принять ваше предложение. Большое спасибо. Я уверена, что у вас есть друзья, с которыми вы прекрасно отпразднуете ваш день рождения.

Какуро смотрел на меня в полном расстройстве.

– Я… – начал он, – да, конечно, но… я правда так хотел… И… почему же?.. – Он нахмурил брови. – Не понимаю.

– Так будет лучше, – сказала я. – Поверьте.

И тихонько пошла вперед, почти вынуждая его отступить к двери.

– У нас еще не раз будет случай посидеть и поговорить, я уверена.

Какуро пятился, как пешеход, не вовремя сошедший с тротуара.

– Такая досада, – вновь заговорил он. – Мне было бы так приятно… И все-таки…

– Всего доброго, – сказала я и мягко закрыла дверь у него перед носом.

«Худшее позади», – подумала я.

Но я забыла о неподкупной Фемиде цвета розового леденца. Обернулась и оказалась лицом к лицу с Паломой.

Вид у нее был крайне недовольный.

– Могу я узнать, во что это вы решили поиграть? – спросила она суровым тоном, напомнившим мне мадам Бийо, мою последнюю учительницу.

– Ни во что, – ответила я слабым голосом, прекрасно понимая, что веду себя как маленькая девочка.

– Вы наметили какие-то особые дела на завтрашний вечер? – продолжала она свой допрос.

– Да нет. Не в этом дело…

– А в чем же, позвольте узнать?

– Я считаю, что это нехорошо.

– Но почему, объясните, – настаивал неумолимый следователь.

Почему?

Если бы я знала.

И вдруг хлынул дождь.

Ох уж этот дождь…

В моих родных краях всю зиму лил дождь. Солнечных дней я не помню, все дождь да дождь, грязь, холод, промозглая сырость, влажная одежда, волосы, сколько ни сушись у огня, до конца все равно не высохнешь. Сколько раз я вспоминала тот дождливый вечер, сколько раз все снова и снова думала о том, что произошло тогда, сорок лет назад, и что воскресло в памяти сегодня, под шум дождя.

Ох уж этот дождь…

Мою сестру назвали именем девочки, которая родилась до нее и сразу же умерла, а ту назвали именем нашей покойной тети. Лизетта была настоящей красавицей. Я знала это, еще когда была совсем маленькой; мне неоткуда было взять внятного представления о красоте, но я чуяла ее душой. Дома у нас об этом, как, впрочем, ни о чем другом, не говорили. Зато я слышала перешептывание соседок, когда сестра проходила по улице. «Такая красотка и без гроша – хорошего не жди!» – предрекала галантерейщица, провожая нас взглядом, когда мы шагали в школу. Я, некрасивая, нескладная, убогая, крепко держалась за руку Лизетты, а она шла легким шагом, высоко подняв голову, и все встречные щедро сулили ей самое мрачное будущее.