Но даже он, казалось, смог найти какой-то баланс, шаткое равновесие между желанием полностью уйти в себя и вспышками жестокой язвительности. Со времени их разговора Эмма не встречалась с юношей с глазу на глаз. И была этому рада. Находиться с ним рядом стало нелегко.

В задней части здания на третьем этаже была комната для семинаров, но Эмма решила провести урок в библиотеке. Она сказала себе, что удобнее, если книги, на которые захочется сослаться, будут под рукой, но понимала, что существует и менее разумное объяснение ее выбора. Комната для семинаров вызывала приступ клаустрофобии: не из-за размера, а из-за атмосферы. Как бы ни пугало присутствие полиции, лучше находиться в центре дома, чем запереться на третьем этаже. И лучше слышать, что происходит, нежели домысливать.

Прошлой ночью она спала. И спала крепко. На гостевых номерах повесили замки и раздали ключи. Она была благодарна за возможность спать в «Иерониме», а не в номере рядом с церковью, где громадное окно отчего-то казалось зловещим, но ее переезд заметил лишь Генри Блоксэм. Она нечаянно услышала, как он говорил Стивену:

– Дэлглиш, видимо, попросил поменяться номерами, чтобы оказаться поближе к церкви. Неужели он думает, что убийца вернется на место преступления? Как думаешь, он сидит всю ночь и смотрит в окно?

Но с ней этого никто не обсуждал.

Раньше, предварительно спросив разрешения, на семинары порой приходили священники, один или несколько – если не были заняты. Они всегда молчали, а у Эммы никогда не возникало ощущения, что ее оценивают. Сегодня к четырем студентам присоединился отец Джон Беттертон. Отец Перегрин, как обычно, молча работал за своим столом в дальнем углу библиотеки, по-видимому не воспринимая их присутствие.

В камине развели небольшой огонь не столько ради тепла, сколько для уюта, и все расселись вокруг него в низкие кресла, за исключением Питера Бакхерста, который предпочел кресло с высокой спинкой и сел прямо и молча, положив бледные руки на страницу, будто читая по Брайлю.

В этом семестре Эмма планировала читать и обсуждать поэзию Джорджа Герберта. И сегодня, отказавшись от простоты знакомого текста ради более трудного стихотворения, она выбрала «Сущность». Генри только что закончил читать вслух последнюю строфу:

После возникшей паузы Стивен Морби спросил:

– А что означает слово «сущность»?

– Природа вещи, ее смысл, – ответила Эмма.

– А последние слова – «Тебе хвала… Моя взяла»? Звучит как ошибка, но понятно, что ее там быть не может. Хотя ожидаешь слово «твоя», а не «моя».

– В примечаниях к моему изданию, – сказал Рафаэль, – говорится, что здесь намек на карточную игру. Это восклицание победителя, который получает все. Предположу, что Герберт имеет в виду: когда он пишет стихи, он держит за руку Бога, держит за руку победителя.

– Герберт обожает каламбурить на тему игры. Помните «Церковное крыльцо»? Возможно, речь идет о карточной игре, где нужно сбросить карты, чтобы получить более выигрышные. И не следует забывать: Герберт говорит о своей поэзии. Когда он творит, то перед ним весь мир, потому что он вместе с Богом. Читатели его времени знали, какую карточную игру он имел в виду.