— Вот, баба Матрёна, привёл.
— Иди, соколик, посторожи, как бы нас кто не увидел.
Бабка Матрёна, оказавшаяся моложавой женщиной лет до сорока, поглядела вслед пацану, и дождавшись пока тот скроется за углом. поманила меня к окну.
— Вы кто будете?
— Партизан.
— Один?
— Да, — решил я не наводить тень на плетень.
— Зря, уходите.
— Не-а.
— Их четверо. Сами погибните, девочке не поможете…
— Меня уже хоронили. Я на их могилах ещё спляшу. Хотя мрази этой могилы не положены. Что там?
— Машу Тарас ссильничал. Кричала сильно. Потом видно вырвалась или он сам отпустил, в подвале заперлась. Сейчас они пьют в доме, ржут, кричат что если замуж за Тараса не хочет, то они так её… Все вместе.
— Точно в подвале?
— Точно.
— К окнам не подходите.
Хотелось не убивать, а рвать глотки. Зубами.
— Вань, показывай дорогу. Собаки нет?
— Убили Полкана.
Забор между участками был хлипкий и дырявый, потому прошли легко. Света в доме хватало. Слышался хохот, пьяные мужские голоса и звон посуды.
— Маша, Машенька, — пацан подполз к небольшому окошку в фундаменте и жарко шептал.
— Ванька, уходи немедленно, уходи…
— Мария, — отодвинул мальчишку в сторону и тоже зашептал. — Всё будет хорошо, не бойтесь. Спрячьтесь в самый дальний угол и ничего не бойтесь. Худшее уже позади.
Сначала хотел этим пирующим гранату бросить, типа строго по канону: получи… гад, гранату! Но, послушав, что происходит внутри, план решил изменить. Надо было видеть лицо мальчишки, когда, расстегнув ремень, снял камуфляжную куртку и штаны, надел пилотку и снова подпоясался, предварительно сдвинув кобуру с "браунингом" на пузо, по-фашистски. Жаль зеркала нет, но бравый унтерштурмфюрер должен смотреться здесь феерично, даже в полевой форме.
— Рот закрой, жук майский залетит.
— …так осень.
— Всё равно закрой. Стоишь здесь, сторожишь ранец и шмотки, если будет стрельба, а я через минуту тебя не позову, убегай.
Не убежит, видно. Мужик. Лады, теперь и мы пошли. Интересно, дверь не заперта, а то стучаться как-то не в жилу, из образа выпаду. Дверей оказалось две и обе нараспашку – вам же хуже.
— Auf! Stillgestanden![4]
Оружия в руках у меня не было, вдруг эти уроды форму не разглядят, но автомат я повесил так, будто придерживаю ствол рукой, чтобы время реакции было минимальным.
Гоголь, немая сцена.
— Aufstehen, russische Schweine![5] — срываюсь на фальцет и вытаращиваю глаза. Выглядеть должно страшно, особенно с пьяных глаз. Сработало, вскакивают как миленькие. Если бы знал, что такие тормоза, сразу стрелять стал бы. Кстати, теперь можно и ствол достать. Рву застёжку кобуры и выдёргиваю "браунинг", одновременно надрываясь в крике.
— Freaks, Schwein, geschossen…[6]
Струхнули, но к оружию не дёргаются, а до винтовок им достать – только руку протянуть, две прямо к столу прислонены, значит всё правильно делаю. Теперь просто машу пистолетом, изрыгая все немногие известные мне немецкие ругательства. Ага, успокаиваться стали.
— Auf die Knie![7]
Не понимают. Попробуем по-русски.
— Колейны! Встайт ня колейны!
Один, похоже, сообразил, самый трезвый наверно и самый молодой, скорее всего Тарас и есть. Остальным лет за тридцать. Вот и прочие ножки подломили – теперь не разбегутся, не спрячутся. Перестаю безумно размахивать пистолетом и навожу ствол на крайне правого от себя. Бах! Пуля попадает в середину груди и валит полицая на пол. Перевожу ствол левее, потому справа и начал, что так удобнее, ну и Тарас крайний слева. Бах! Второй валится. А вот третий соображает быстро, когда нацеливаю ствол на него, тот уже в полуприсяде отталкивается руками, потому и получает пулю прямо в темя. Бах!