— Миша, держи веточку, зубами сожми и терпи. Гриша, поле готово?

Потапов отдёрнул руку с бинтом, смоченным в том же коньяке, от раны, которую только что обтёр с обеих сторон.

— Да.

Ну, начали. Раневой канал за прошедшее время забился сгустками запекшейся крови и сжался, под действием воспалившихся тканей. С первого раза шомпол удалось ввести не более чем на сантиметр, после чего раненый замычал, вцепившиеся в положенные вдоль тела слеги, кисти рук побелели, а глаза начали вылезать из орбит. Блин, и это только начало.

— Терпи, Миша, терпи. Извини, но дальше будет хуже.

Мучил я его минут двадцать, думал сознание потеряет, или сердце не выдержит болевого шока, но ничего, справились. Вероятно, слишком рано начали, так что коньяк не успел подействовать, а может человек способен привыкнуть даже к мукам. В конце, когда уже удалось окончательно запихнуть в канал пропитанный антисептиком бинт, Фролов выплюнул почти перегрызенную на три части ветку и разразился таким матом, что осталось порадоваться отсутствию у нас икон, потому как выносить их было некуда – лес кругом

— …твою ж мать! — Михаил закончил и откинулся на сложенный под спиной лапник. — Это всё?

— Ну как тебе сказать, пока да.

— Что значит пока?

— Ты думаешь оставленный в ране бинт это нормально? Придётся вынимать. Позже.

— …мать твою!

— Потапов, перевязывай, я всё, выдохся.

Это были последние слова, после которых наступила долгожданная темнота.

— Косой, оставь малька.

— Ты чего, Бес, это же шлюхин сыночек. Ты чего, теперь за всех заступаться будешь? Они же жируют, жрут конфеты, что им их матери-проститутки тащат. Ты-то знаешь, чем те на конфеты зарабатывают…

— Вот и отдай.

— Ну, ты Бес… ты не прав. Пацаны тебе этого не спустят.

— С пацанами я сам разберусь.

— Ага, разберёшься. Будет тебе "тёмная" ночью.

— Поглядим, по крайней мере буду знать, кого утром башкой в толчок засунуть.

— Ты чё? Я-то причём?

— Крайним будешь, а теперь брысь, гондон.

Паренёк лет двенадцати-тринадцати, сунув руки в карманы, двинулся вглубь то ли неухоженного парка, то ли редкого лиственного леса, второй, лет восьми, остался стоять, сжимая в руках горсть дешёвых конфет. В глазах малыша застыли обида и злость, а ещё от него пованивало мочой, да и пятно на штанах выдавало степень пережитого испуга.

— Она не проститутка, — малой всхлипнул. — Так получилось. Мой папа был космонавтом и погиб, а её заставили меня сюда отдать. Она хорошая. Бес, она, правда, хорошая.

— Конечно, — слушать обоссавшегося малька не хочется. Сколько уже наслушался таких историй про космонавтов и лётчиков-испытателей. А вот матерей, сдающих детей в детдом ненавидеть не получается. Ведь некоторые ещё и приходят, несут дешевые гостинцы, делая жизнь пацанов и девчонок невыносимой – тех презирают настоящие сироты, по крайней мере те, к кому никто не приходит, и не просто презирают, а всячески измываются. — Беги, только вымыться не забудь.

— Спасибо, Бес, — малёк утер слёзы грязной ладонью, а второю протянул вперёд, — конфет хочешь?

Конфет хотелось, но показывать этого не стоило ни мелкому, ни кому другому – Бес никому не покажет свое слабости. Никогда!