– Тереза, – низкий, одуряюще властный голос, от которого все внутри сжалось, – открой глаза.

Да чтоб вас!

Я открыла, метнула в него яростный взгляд, но в ответ получила лишь привычную насмешку. Он погладил меня по щеке тыльной стороной ладони: невинный жест, но меня окатило волной жара. Как во сне я наблюдала за скользящей по изгибу плеча рукой, пальцы очертили контур груди, мягко погладили сосок. Взгляд Анри в зеркале – жаркий, ласкающий заставил сжать зубы.

Хуже всего, что деться от него некуда, со мной же творилось что-то невероятно-бесстыдное. Вопреки доводам разума хотелось вжиматься в него всем телом, неспешность и дразнящие поглаживания сводили с ума. Я проглотила всхлип, когда он накрыл мою грудь ладонью. Прикосновения к затвердевшему соску отозвались сладостно-жарким спазмом, от легкого поцелуя жилка на шее забилась с удвоенной силой.

Я до боли кусала губы, чтобы не выгибаться в его руках, чтобы не сжать случайно кулаки и тем самым себя не выдать. Сейчас я ненавидела эту сорочку больше всего на свете: дико, отчаянно, до безумия мне хотелось почувствовать его без этой преграды. Когда ладонь скользнула по животу и ниже, я задохнулась. От ужаса, от стыда, от… сладости. Горячие пальцы сжимали и поглаживали, то медленно и нежно, то быстрее, от каждого движения хотелось запрокинуть голову и стонать в голос. Ткань, натирающая чувствительную кожу под ними, и сумасшедшие, бесстыдные, откровенные ласки. То, что творилось в зеркале, не могло происходить со мной, но именно я давилась всхлипами, выгибалась и вжималась в Анри напряженной до боли спиной.

А потом из меня точно выбили воздух, но… как же это было! От сумасшедшего наслаждения потемнело в глазах. Забыв обо всем, я вцепилась ногтями в ладони, задыхаясь от новых ощущений и глотая сдавленный вскрик. Я содрогалась снова и снова, спазмы в самом низу живота шли один за другим. Если бы Анри не подхватил, лежала бы на ковре мокрой тряпочкой. Мокрой во всех смыслах – лицо блестело от пота, сорочка липла к телу, а между ног было влажно и скользко.

Он отнес меня на кровать, а я запрокинула голову и глядела на плавающий перед глазами балдахин. С каждой минутой сердце билось все тише и ровнее, а вот мысли словно взбесились. Это было волшебно и так умопомрачительно-сладко, что внутри все сжималось при одном лишь воспоминании. Но вместе с тем неправильно, стыдно – так быть не должно! Вдвойне стыдно, потому что с ним.

– Тереза.

Я глубоко вздохнула и повернулась к нему. Анри был так близко, только протяни руку – и коснешься груди. Я сжала пальцы, во избежание. Надеюсь, холод в моих глазах по-прежнему дышит льдом, а не плещет жалкими прохладными лужицами, в которых плавают остатки гордости.

Он мягко взял меня за подбородок и поцеловал. И я подалась навстречу, как уличный котенок за лаской, покорно приоткрыла губы, впитывая сиюминутную нежность. Презирать себя я буду потом, равно как и ненавидеть его. Эту битву я все равно проиграла. Но проиграть битву – не значит проиграть войну.

На набережной мало людей, если не считать рабочих с верфи, да постоянно снующих туда-сюда грузчиков. Скрипят телеги, слышна ругань, чьи-то крики, звон бьющегося стекла. Расшатанные сваи подпирают платформу, соединенную с берегом еще более хлипким мостиком. На ней сиротливо валяется искореженная пустая коробка, которую только чудом не смыло в Бельту. Чуть поодаль – строительные леса, за нашими спинами тоже. Черепица крыш полыхает на солнце, двухэтажные домики – все как над подбор, выстроились в опасной близости от воды: наводнения в Лигенбурге случаются часто.