– Там погибли мои родители. – Молчание было слишком коротким, чтобы я успела вставить хотя бы слово. – Ну а ты, Тереза? Без ума от Мортенхэйма?

– Разумеется.

Анри приподнял бровь, а я вдруг поняла, что тоже не уверена. Не уверена, что была счастлива все эти годы, что холодные каменные стены, в которых я родилась и выросла, приказы и жестокая муштра отца, отчужденность матери, книги, в чьи страницы я погружалась с головой, и одинокие вечера – то, что мне захочется вспоминать на старости лет. Впервые за всю свою жизнь я была не уверена в том, что казалось мне истиной – неоспоримой, точной, как некоторые науки, и неизменной.

Почему он постоянно заставляет меня сомневаться в себе?

– Давайте вернемся, – голос прозвучал глухо. Анри вгляделся в мое лицо, молча развернулся, мягко увлек за собой.

– Я нашел еще одну причину, по которой ты не любишь сезон. В это время тебе уже полагается спать.

Я даже не нашлась, что ответить: после десяти я уже клюю носом, после одиннадцати начинаю зевать, а в полночь открывается странное состояние, в котором мне глубоко безразлично, что будет дальше. Это что-то вроде лунатизма наяву, если можно так выразиться. Вот только сегодня все почему-то иначе – да, устала дальше некуда, но усталость эта приятная. Я чутко впитываю происходящее: гулкое звучание шагов, что разрывает звенящую тишину, темноту, разбавленную сгустившимся молоком тумана, и близость мужчины, на руку которого не страшно опереться. А еще не хочется, чтобы наступало утро, потому что утром все будет по-другому. Я это знаю.

В доме было как-то подозрительно тихо, и когда Анри снова подхватил меня на руки и понес наверх, я даже не стала сопротивляться. Если уж все пошло не так, почему бы ему позволить не так продолжаться.

– Кошмар.

Кошачий ор – не самый приятный звук, а истошное верещание во всю глотку, причем совсем рядом, и подавно. Судя по заливающему комнату свету, сейчас уже не раннее утро, и хорошо, если вообще утро. Я открыла глаза, привычная картина: у окна Анри – спасибо, Всевидящий, что в штанах, и непривычная ситуация – пытался оторвать что-то от занавесей. Портьеры трепыхались, а вопли становились все жалобнее, я не выдержала и подскочила на кровати.

– Что вы делаете?

– Пытаюсь отцепить кота.

Широкая спина мужа загораживала мне обзор, и я наклонилась вбок – невероятно пушистый котенок-подросток с вытаращенными от ужаса глазами рвался вперед на трех лапах, последняя когтями застряла в бархате занавесей. Анри даже на колени опустился, чтобы его освободить, но кот верещал и дергался.

– А выглядит так, будто вы ему лапу отрываете.

– Спасибо.

Стоило Анри его отцепить, кот тенью метнулся под кровать.

– Откуда он тут взялся? – Я сползла на ковер и заглянула вниз – котенок забился к самой стене, распушился еще больше, превратившись в шар, и грозно шипел. Теперь до вечера не вылезет точно, ну разве что сильно есть захочет, поэтому я облокотилась о кровать, вопросительно глядя на мужа.

– В окно залез, очевидно. А потом решил забраться на портьеру, и зацепился когтем.

– Кошмар.

– Вот и я так подумал.