– Со мной в палате мужик лежал, машиной сбитый, говорил, хорошо, что на красный сбило, не так обидно, как если бы на зеленый.

– Такое чувство, – сказала Майя на это, – что некоторые люди не потому странные, что получили по голове, а потому получают по голове, что странные.

Светофор на противоположном берегу дороги поморгал желтым и показал красный, рядом с Егором остановилось маршрутное такси, и из него в снежную, нежного цвета графитовую грязь попрыгала семья из четырех человек: мама, папа и одинаковые дочери лет, может быть, пятнадцати, ветер завернул хвост бензиновой гари в сторону Егора и Майи, которым пришлось отступить с тропинки в снежный творог, в снежный адыгейский сыр, в снежную сметану.

Две светлые трапеции лежали на темном потолке, древесная тень была растворена в свете фонаря без остатка, какое-то донное колыхание возникало и прекращалось вместе с шевелением тюля. Одновременно с тонким потрескиванием сгорающих миллиметров папиросной бумаги в воздухе появлялся мутный, боковым зрением видимый ало-оранжевый светляк, величиною чуть меньше копейки, потом следовал дымный выдох сквозь не до конца сжатые губы, и грудь и подбородок Егора обтекало тепло чужого выдоха, и никотиновый туман начинал путаться в колючках на его шее и затекал под правое ухо.

Егор благодушно подарил несколько безобидных сплетен о соседях по палате Майе, чей сухой жар пробивался к его правому боку даже сквозь наполовину стянутое с него одеяло, и теперь Майя, приподнявшись на локте, заглядывала в предпоследнюю сплетню сквозь увеличительное стекло последней и вещала сухим, как мел, шепотом:

– Это он ВАМ рассказал, что бросил ее из-за того, что у нее волосатый живот был, ты бы знал, что Ольгин отец про меня рассказывал, хотя вроде бы что тут придумывать, все и так всё правильно поняли. Я зато Ольге рассказала, что он на машине разбился, ну знаешь, раньше детям говорили, что у них папы – летчики-испытатели, а теперь такая отмазка катит.

– А он машину водит? – зачем-то умиротворенно спросил Егор.

– Какая машина? – весело вскипела Майя. – Ну прикинь, учитель рисования, его к мясорубке-то подпускать опасно, блин, он, мы еще тогда пылесос не купили, пошел как-то половик хлопать…

Егор на это издал горловой звук, означивший для Майи скуку.

– Да ну тебя, – сказала Майя несколько обиженным голосом. – У нас Галина Ивановна говорит, с мужем тридцать лет прожила: как на семьдесят процентов тело человека из воды состоит, так и мужик на семьдесят процентов из заскоков, а остальные тридцать у мужика заебы; главное, до свадьбы определиться, по душе ли вам то и другое, а то потом жить будет тяжело.

Майя в очередной раз на секунду раскочегарила светляка, и багровый отсвет очень тусклого фотографического света лег на ее кисть и лицо.

– Да уж, – сказал Егор. – У меня вон, например, с таблеток такое было, никогда бы не подумал, – добавил он многообещающе, запоздало ужаснувшись самому себе, и сразу стал придумывать, как солжет.

– Галы какие-нибудь выдающиеся? – поняла Майя. – А теперь как?

– Ну не сказать, что меня прямо-таки колбасило, – сказал Егор, по-цыгански потрясая в воздухе ладонью, в бессилии объяснить, как на самом деле его должно было растаскивать от таблеток. – Один был глюк, но такой, знаешь, конкретный.