), журавлиным клином выстроенных на серых дверцах электрощита, после чего Егор опять посмотрел на соседку, а соседка на Егора. Ее, похоже, интересовал шрам от лоботомии на левой стороне обросшего рыжей щетиной черепа Егора. «Ранен на колчаковских фронтах», – невольно подумал Егор и хотел было сказать, но не решился. Глаза хаски, розовые колени, плечи, усыпанные обломками волос, пожженных перекисью водорода.

– Мне пару, до утра дотянуть, – сказала она.

– Сильно я вас? – поинтересовался Егор между вторым и третьим поворотами ключа, раздававшимися по всей вертикали подъезда, как щелчки затвора.

Ветер наддавал на дребезжащее подъездное окно, будто прибой.

Женщина не ответила, но зато, когда дверь открылась, забавно повтягивала воздух носом, а когда Егор обернулся и, чувствуя себя очень неловко, едва не пригласил ее войти, очевидно, чтобы вместе пошлепать по лужам, она спросила:

– У вас цветов много?

Вопрос был таким нелепым, что Егор несколько смешался.

– У меня совсем мало цветов, – отвечал он, а женщина все глядела на его шов, как бы незаметно, только когда он отводил глаза, но Егор чувствовал, что она смотрит. – У меня совсем цветов нет, – сказал Егор.

– Геранью пахнет.

– Герань ведь не пахнет. – Егор уже зажег свет в прихожей и торопливо освобождался от пальто и шарфа, только посреди всего этого разоблачения сообразив, что, если бы пошел за сигаретами сразу, получилось бы не так нелепо.

– Вы разве без шапки? – спросила она его, будто разом позабыв про герань.

– Без шапки, – выцедил Егор, и нижняя пуговица его пальто упала сперва ему на ботинок, а потом уже утонула на полу. Словно в наставленных друг на друга зеркалах трюмо Егор увидел все те моменты, когда пуговица как бы намекала, что скоро отпадет. Как на грех, крюки для одежды висели налево от входа, и Егор принужден был стоять к гостье левым своим боком.

– Вам разве можно? – спросила женщина, имея в виду его уродство.

– Нам все можно, – огрызнулся Егор, поворачиваясь к ней анфас.

– Подберите пуговицу, потеряете, – напомнила женщина и тут же: – Вы, значит, друг менингита.

«Господи, что за дура», – с тоской подумал Егор, но все же ответил:

– Я сам и есть менингит. – На что она одобрительно засмеялась.

Егор не без злорадства отметил, что ей приходится сдерживать улыбку, чтобы не показать неровные зубы.

Он принес ей сигареты, извинился и пожелал спокойной ночи.

– Кстати, герань пахнет, – сказала она.

– У меня нет герани, – сказал Егор и закрыл дверь.

Егор не видел ее неделю, чтобы потом пересечься в холодном трамвае на самой окраине города. Матовые от инея окна уже начинали по-вечернему синеть, сами трамваи вдруг встали, штук пять кряду, заняв очередь перед происшедшим на рельсах ДТП, и неизвестно было, когда трамваи пустят дальше, пассажиры их бессловесно разбредались по автобусным остановкам. Егор надеялся на лучшее, или, вернее, лень просто ему было двигаться куда бы то ни было. Он честно вытерпел с четверть, что ли, часа, а когда собрался выйти и потравить себя никотином, то оказалось, что женщина, сидевшая в голове вагона, чью синюю вязаную шапку и чей синий шарф Егор имел удовольствие созерцать с кормы, – та самая. Одна только передняя дверь была открыта, Егору и его соседке ничего не оставалось, как споткнуться друг о друга именно так.