– А его сообщники? – спросила Амалия. – Их тоже отпустят?

– Кто успел признаться в преступлениях, тех будут судить. Но без упоминания Мэтра, конечно. Впрочем, меня это больше не интересует, я ухожу из полиции.

– Почему? – изумилась Амалия.

– Да так, сударыня. Надоело все.

– И что же вы будете делать?

– Поеду к тетке в деревню. Буду ловить рыбу, выращивать кур и продавать яйца. Побыл я парижанином, ну и хватит с меня. – Впервые с начала разговора он улыбнулся, и его лицо просветлело. – Будете еще в наших краях, заглядывайте без церемоний.

– Это вряд ли, мсье Молине, – отозвалась Амалия. – Но за приглашение спасибо.

Однажды пригожим майским вечером в саду кюре Жозефа, под кленовым деревом сидели трое. Первым был сам священник, вторым – Антуан, а третьим – бывший бродяга Леон. Они потягивали сидр и неторопливо разговаривали.

– Так, значит, мадемуазель Алиса – дальняя родственница вашего дяди? – спросил Леон.

– Угу, – кивнул Антуан. – Она хотела найти место учительницы, но пока ничего подходящего не предвидится, и тетка пригласила ее пожить у нас.

– Гм, кажется, я помню эту мадемуазель Алису, – задумчиво заметил Жозеф. – Очень серьезная барышня, и к тому же хорошенькая.

– Блондинка? – спросил Антуан.

– Да.

– Наверняка совпадение, – хмыкнул бывший инспектор, косясь на священника. – Сознавайтесь: ваших рук дело?

– Моих?

– А то я не знаю, что Мариэтта мечтает увидеть меня женатым! Так это вы ей присоветовали?..

– От вас, полицейских, ничего не скроешь, – пробурчал рассерженный Жозеф. – Ну хорошо: идея была моя. В конце концов, посмотрите на девушку, поговорите с ней…

– Поговорить-то поговорю, а насчет того, что ничего не скроешь, – большой вопрос. Взять хотя бы вас…

– Меня?

– Да. Я, например, никак не пойму, отчего вы так не любите тыквы. И народ местный тоже голову ломает, чем они перед вами могли провиниться…

– Тыквы? Ничем, – ответил кюре после паузы. – Еще сидра?

– Да, конечно. Послушайте, но ведь это просто смешно отрицать! Все в округе знают, что от одного вида тыкв вас корежит… Леон, подтверди!

– Ну да. Все гадают, почему вы их так не любите…

Священник вздохнул.

– В сущности, это глупость, но, может быть, и в самом деле пришло время сказать… Ну хорошо. – Он промолчал, собираясь с мыслями. – Я говорил, что был младшим в семье, где имелось одиннадцать детей?

– Я помню, вы упоминали как-то, что семья у вас была большая, – заметил Леон.

– И бедная. Когда отец умер, он не оставил нам ничего, кроме долгов. Моя мать, чтобы нас накормить, водила нас в гости к более зажиточным родственникам. Не всех сразу, а, так сказать, партиями. Несколько детей оставались дома, несколько она забирала с собой. Я был самый младший, и меня она брала с собой чаще прочих. Но никто не любит нахлебников. – Жозеф поморщился. – Богатые кузены издевались над нами, а то и поколачивали, но гораздо хуже их была одна бездетная тетка, которую я люто ненавидел. Она в лицо называла мою мать побирушкой, нищенкой, а та все терпела. И когда приходило время обеда у тетки, мне давали одно и то же: тыкву, приготовленную каким-то жутким образом. Она была клейкая, вонючая и совершенно омерзительная на вкус. Меня тошнило от одного ее вида, но мать говорила, чтобы я ел, и я запихивал ее в себя, давясь и чуть не плача от отвращения. А тетка сидела во главе стола и хохотала, глядя на мои мучения. Ей просто нравилось издеваться над нищими, бесправными людьми, понимаете?