– Мне нравятся эти истории, – сказала она.

– Мне тоже, но мне понравилось бы еще больше, если бы ты рассказала мне кое-что другое.

– Что?

– То, чего я о тебе не знаю. Про твоих родителей, например. Про твои путешествия с ними.

Когда они поженились, она сказала ему, что родителям трудно поехать в Америку из-за проблем с визой: отец работает в министерстве. Потом – она еще была замужем – случился теракт 11 сентября, и с поездками в Штаты стало еще сложней. Она не хочет, объяснила она Йозефу, чтобы ее родители подвергались жестким проверкам и досмотрам. Йозеф принял ее доводы: казалось, впереди еще масса времени.

– Я так мало что могу про них сказать…

– Мне что-то в это не верится, – мягко возразил Йозеф.

Можань подумала и начала рассказывать про свой тур с родителями по Центральной Европе. В старой части Загреба уличный музыкант играл на аккордеоне советскую мелодию, ее родители подошли и стали подпевать, отец по-русски, мать по-китайски, а музыкант пел на своем языке, которого никто из них не понимал. «Подмосковные вечера», сказала Можань Йозефу: романтическая песня, которую ее родители пели в ранней молодости.

Йозеф ждал продолжения, и Можань улыбнулась извиняющейся улыбкой.

– Не получается, – сказала она. – Не могу сочинить хорошую историю о реальных людях.

– Я не просил тебя ничего сочинять.

– Но я больше себе нравлюсь, когда сочиняю, – сказала Можань.

Это были не ее истории. Это были истории из другого времени и о других людях, но то, что она некогда в этих историях нашла, – избавление, уход от чего-то – могло бы стать в итоге ее мудростью. Может быть, Йозеф, если эти истории у нее не иссякнут, когда-нибудь простит ей ее упрямство, простит, что она выбрала одиночество: добрее одиночества, он неизменно тут, в ее распоряжении.

Пасмурным днем в конце марта Сычжо стояла перед магазином и смотрела на пару ласточек, поправляющую свое гнездо под карнизом. Ласточки – моногамные птицы, вспомнилось ей прочитанное где-то, и пара возвращается в старое гнездо год за годом.

Упрямые создания, подумала она. Зачем прилетать обратно в этот загаженный город, когда наверняка есть лучшие места – более свежий воздух, более синее небо – для их потомства? Что ж, по крайней мере они привязаны к старому жилищу. Сама она выросла не здесь, она мало на что могла тут притязать; и все же она не хотела сниматься с места, старалась сделать этот недобрый город своим домом.

Приблизилась какая-то пара. Сычжо повернулась, и ее лицо побледнело, но совсем ненадолго; она быстро пришла в себя. Боян и женщина его возраста остановились в нескольких шагах, оба пристально смотрели на Сычжо.

– У вас закрыто сегодня? – спросил Боян.

– Нет, открыто, – сказала Сычжо.

Несколько месяцев назад, после того, как они не поели в сельском ресторанчике, она прислала ему эсэмэску. Она решила, говорилось в ней, что лучше им больше не встречаться. Она думала, он позвонит или заедет, попробует ее переубедить, и была разочарована, получив краткий ответ: «Согласен». Она отказывалась признать, что чувствует себя обиженной, но сейчас, глядя на него, ощутила, что похолодели пальцы.