– Вам кажется, это что-нибудь изменит?

– Я так делаю не для того, чтобы изменить что-нибудь.

– Жалоба?

– Протест.

– Какая между ними разница?

– Протестуя, чувствуешь себя более достойным человеком, – сказал он. – Хотя, по мне, большой разницы нет.

– Вы часто протестуете?

– Нет, – ответил он. – Редко вижу смысл.

– А какой смысл сегодня?

Он повернулся к ней.

– Что вы имеете в виду?

– Похоже, что-то из нашего разговора настроило вас на протест. Что именно? Я перешла границу и поделилась слишком многим? Разочаровала вас, потому что перестала играть в вашу игру?

Он вздохнул.

– Я ни во что с вами не играю.

– Откуда мне знать?

Откуда человеку знать что-либо про другого человека? Грифельная доска внутри нас, которая и вначале не так велика, как нам хотелось бы, уменьшается с обретением того, что мы называем опытом. Все, что мы на нее наносим, должно по идее поддаваться стиранию, одна страсть уступать место другой, одни отношения заменяться другими, такими же неустойчивыми. Снова и снова мы лжем себе, говоря, что начинаем с чистой доски, но, как бы прилежно мы ни орудовали губкой, остаются разводы: страхи, недоверие, необходимость без конца ставить под вопрос мотивы, которыми руководствуются другие.

Позже, сидя в вестибюле отеля, Боян пытался думать о Сычжо; мысли о состоянии отношений с ней в ближайшее время – на следующий день, на следующей неделе – давали ему, пока он ждал Жуюй, точку опоры. Сычжо, когда он высаживал ее, была молчалива; он пообещал вскоре позвонить. Надо будет что-то ей сказать при следующей встрече – но что? Она поставила ему ультиматум; раскрыв перед ним свое прошлое, потребовала от него некой честности, какую он не находил в себе.

Он посмотрел на часы – десять минут восьмого, такая задержка еще не означает опоздания, но что если Жуюй передумала и вовсе не появится? Он достал платок и вытер лоб. Мелькнула мысль, не подойти ли к администратору, не заявить ли о себе, но это значило бы выказать нетерпение и, хуже, проявить неверие во встречу. Он клал ногу на ногу, снимал, клал снова. Это, говорил он себе, не первое свидание, не какое-нибудь там недозволенное рандеву.

Дверь лифта открылась и выпустила, наряду с другими постояльцами, Жуюй. Он узнал ее сразу. Фигура уже не девическая, но по-прежнему стройная; лицо спокойное, чуть ли не умиротворенное. Он пожелал, вопреки логике, чтобы она была вместе с кем-то из постояльцев и ушла с ним, но все быстро двинулись в разные стороны, оставив ее одну; она встретилась с Бояном глазами, но не приближалась. Он встал и сделал несколько шагов вперед. Не находя ни уместного жеста, ни верных слов для приветствия, он вновь почувствовал себя застигнутым врасплох, не готовым.

– Ну вот, – сказал он наконец.

Жуюй рассматривала его без всякой уклончивости.

– Наверное, ты знаешь какое-нибудь тихое место недалеко, где можно посидеть и поговорить?

Конечно, сказал он и добавил, что забронировал отдельный кабинет в ресторане поблизости.

– Он в сычуаньском стиле. Не знаю, ешь ли ты острую пищу, но там и неострые блюда есть неплохие. Только перейти через улицу, и там вполне чисто. Но если ты предпочитаешь что-то другое, можно найти еще какое-нибудь место.