Она повертелась у зеркала – нет, конечно же, все прекрасно! Зря она злится на Люську – мастерица та хоть куда! Обшивает капризных артисток и прочую важную публику, включая чиновничьих жен. Да, при всем изобилии в магазинах опять стало модно шить у хорошей закройщицы, чтобы сохранить, так сказать, индивидуальность.

А Геночка все никак не может смириться с тем, что жена давно не девочка. Нет, это, конечно, счастье, что муж смотрит влюбленными молодыми глазами и, кажется, не замечает или не желает замечать ее возраста. Она по-прежнему хороша для него, по-прежнему молода и восхитительна и по-прежнему желанна. Для него не существует других женщин. Счастье? Конечно! Но сама Вера давно ощущала, что молодость, увы, позади, невзирая на неплохое здоровье, прекрасную сохранность разума и тела.

Многое стало тяжело, многое теперь дается с усилиями. И многого не хочется. А вот признаться в этом страшно. А может, неудобно – муж по-прежнему активен, полон сил и энергии, бурлит, фонтанирует и фантазирует, строит далеко идущие планы, мечтает об экзотических путешествиях.

Нет, это все замечательно! Видела она и другие примеры – уходил мужчина на пенсию и тут же, за пару месяцев, превращался в занудного старика, копающегося в своих болячках и не дающего жить окружающим. Не дай бог, конечно. Но ее Генаша не из таких – он борец, трудоголик. Вечно спешащий, боящийся не успеть, пропустить, не нахватать впечатлений.

Ему всего и всегда было мало, особенно впечатлений и ощущений, и бешеный жизненный ритм Геннадия Павловича, его жажда Веру, мягко говоря, утомляли и слегка раздражали, но виду она не подавала, марку держала. Недомогания от мужа скрывала. Во-первых, все по той же причине, что он считал ее молодой, а во-вторых, в такие минуты Геннадий Павлович абсолютно терялся. Твердый, жесткий, сильный и рассудительный, Стрельцов впадал в дикую панику, и начинались бесконечные звонки врачам, консультации, стенания, «собачьи» глаза с застывшей слезой и совсем уж бабские причитания: «Верушенька, как же так? Что у тебя болит, моя девочка? Нет, ты объясни обстоятельно – что ты чувствуешь?»

В такие минуты Вере хотелось одного – остаться одной, укрыться от посторонних глаз, свернуться в кокон, плотно закрыть дверь и чтобы не трогали.

Конечно, муж это знал. Но знания эти его отчаяние и страх не отменяли, как не отменяли и осторожных заглядываний в комнату каждые полчаса и жалобного скуления:

– Как ты, родная?

Злило, раздражало, но понимала: ничего он не может поделать. В любых ситуациях ее Гена кремень, но только не сейчас, когда дело касается ее. Приходилось терпеть, скрывать раздражение – куда денешься.

Вера Андреевна поправила густые, волнистые темно-русые волосы. Слава богу, что хоть остриглась, уговорила! А сколько лет уговаривала? Муж не соглашался:

– Такие волосы, как у тебя, и остричь? Да это преступление, Вера!

– А это – наказание! – скулила Вера. – Как ты не понимаешь, что мне тяжело все – вымыть, высушить, уложить? Да и надоела мне эта «бабетта» до дрожи! Ну кто сейчас носит пучки и башни? Как я мечтаю о стрижке! Я же не говорю про выбритые виски или ершик! Просто длинное, по плечи, каре. Вот увидишь, как мне пойдет! И волосы, кстати, которыми ты так гордишься, будут смотреться куда шикарнее, чем в пучке!