Однако Сергей попытался сопротивляться. Не успокоившись сразу, после предупреждения на словах, полез в бутылку, начал разбираться с ментами и сгоряча ударил сержанта. Вроде и бил-то не сильно, но фингал у того получился впечатляющим. Тут уж менты озверели, не церемонясь, скрутили Сергея, надели на него наручники и отвезли в отделение. Там, несколько раз для острастки врезав по почкам, бросили в «обезьянник» и с лязгом захлопнули дверь. Этот лязг долго еще стоял у Волкова в ушах. Сколько раз после этого он слышал надрывающий душу лязг захлопывающейся тюремной двери, словно намертво отделяющей прошлое, такое радостное и безоблачное, от свинцово-серого настоящего и мутного, неопределенного будущего.
«Ну и ладно! – думал тогда Сергей, сидя на грязном полу в полутемной камере. – Подумаешь, драка! Не в первый раз. Ну, оштрафуют, ну, в крайнем случае, влепят пятнадцать суток. Прорвемся! Лишь бы на работу не сообщили, а остальное можно пережить. Ничего, конечно, хорошего, но как-нибудь обойдется…»
Не обошлось.
Тот самый несчастный «замкадыш», как сгоряча окрестил его Волков, оказался хоть и недавним, но столичным жителем, причем сынком весьма влиятельного папы-чиновника, которого за какие-то великие заслуги перевели из провинции в Москву. Но самое страшное, что, падая, этот задохлик со всей силы приложился затылком к барной стойке и получил тяжелую черепно-мозговую травму, из-за которой стал инвалидом до конца своих безрадостных дней. Естественно, отец парня подмазал всех, кого было нужно, и сначала следствие, а потом и суд не нашли в инциденте с Волковым никаких смягчающих обстоятельств. А вот отягчающих оказалось столько, что их с лихвой хватило бы на небольшую бандитскую группировку. И сопротивление представителям власти, и нападение на сотрудников милиции при исполнении, и состояние алкогольного опьянения. Даже небольшой перочинный ножик, лежавший в кармане куртки, которую Сергей сдал в гардероб клуба, тоже приобщили к делу как доказательство возможного «умысла на причинение тяжких телесных повреждений».
Короче, загремел Серега под фанфары на десять лет. Квартиру и машину пришлось продать, деньги пошли на возмещение ущерба пострадавшим. Кому именно, менту или задохлику, Волков и не вникал – какая, на хрен, разница… Когда после оглашения приговора за ним закрылись двери автозака, ему показалось, что жизнь кончена. Окончательно и бесповоротно.
Сначала он даже не мечтал о свободе – после металлического лязга за спиной появилось ощущение, что это навеки. Уже позже, года через три, пообвыкнув и пообтершись в неволе, Серега начал думать о том, что рано или поздно освободится. Ведь он же еще молодой. Выйдет на свободу, и вся жизнь впереди… Только бы дождаться, собрать силы в кулак и дотерпеть до заветного дня, когда у него за спиной закроется уже не дверь камеры, а ворота лагеря.
Но, выйдя на свободу через шесть лет по амнистии, Сергей, к своему ужасу, понял: одно дело – мечтать о свободе, другое дело – быть свободным. К пребыванию на воле он оказался не готов. За шесть лет он отвык от мира по другую сторону колючей проволоки, отстал от жизни, многого не понимал в ней. Крыши над головой у него теперь не было, вот и пришлось ехать к тетке в Александров. Та поворчала, но приютила, правда, без особой охоты, и с тех пор не упускала случая попрекнуть племянника уголовным прошлым.