– Но как ты узнала, что это он?
Она взяла брата под руку, зная, что не сможет ему ничего объяснить.
– Послушай, Джо, – она вспомнила антифилософию миссис Элм в Полночной библиотеке. – Не нужно понимать жизнь. Нужно просто жить.
И брат направился к двери 33А по Бэнкрофт-авеню, а Нора оглядела все дома, и фонари, и деревья под небом, чувствуя, как ее легкие наполняются воздухом и восторгом, что она здесь, наблюдает все как в первый раз. Может, в одном из этих домов живет еще какой-то скользящий, в своей третьей, или семнадцатой, или окончательной версии себя. Она будет высматривать их.
Она взглянула на тридцать первый дом.
Лицо мистера Бэнерджи в окне медленно озарилось, когда он увидел, что Нора жива и здорова. Он улыбнулся и губами произнес «спасибо», словно простой факт ее жизни был чем-то, за что ему нужно быть благодарным. Завтра она найдет денег, сходит в садовый центр и купит ему растение для клумбы. Может, наперстянку. Она уверена, что он любит наперстянки.
– Нет, – ответила она, посылая ему воздушный поцелуй, – это вам спасибо, мистер Бэнерджи! Спасибо вам за все!
И она улыбнулась шире, а его глаза светились добротой и заботой, и Нора вспомнила, каково это – заботиться и принимать заботу. Она последовала за братом в квартиру и начала прибираться, перед этим взглянув на ирисы в садике мистера Бэнерджи. Она не ценила цветы прежде, но теперь ее восхищал их поразительный пурпурный цвет. Как будто цветы заключали в себе не просто цвет, но некий язык, сообщение, дивную цветочную мелодию, столь же сильную, как произведения Шопена, и безмолвно передавали захватывающее величие самой жизни.
Вулкан
Настоящее откровение – обнаружить, что место вашего спасения и есть то самое, из которого вы бежали. Что тюрьма – это не пространство, а образ мыслей. И самое странное открытие, которое совершила Нора: из всех расходящихся вариаций себя, которые она пережила, самые радикальные перемены случились именно в этой жизни. В той, с которой она начала и которой закончила.
Главная и самая глубокая перемена случилась не оттого, что она стала богаче или успешнее, или знаменитее, или оказалась среди ледников и белых медведей Шпицбергена. Это случилось, когда она легла в ту самую постель в грязной сырой квартирке с полуразвалившимся диваном, юккой и маленькими кактусами в горшочках, с книжными полками и неоткрытыми руководствами по йоге.
Там стояло то же электропиано и книги. Чувствовалось то же печальное отсутствие кота и работы. Оставалась та же неизвестность касательно того, что ждет ее впереди.
И все же все было по-другому.
Все было по-другому, потому что она больше не считала, что должна просто воплощать мечты других людей. Она больше не думала, что обязана стать воображаемой идеальной дочерью, сестрой, партнершей, женой, матерью, работницей или кем-то еще – напротив, она готовилась быть просто человеком, исполнять собственное предназначение и отвечать перед самой собой.
По-другому, потому что она осталась жива, хотя и побывала на грани смерти. И это был ее выбор. Выбор жить. Ведь она прикоснулась к необъятности жизни и в этой необъятности увидела возможность не только того, что она может сделать, но и что почувствовать. Были другие шкалы, другие мелодии. Не просто линия от легкой до умеренной депрессии, припорошенная случайными всплесками отчаяния. Это вселяло в нее надежду и даже простую сентиментальную