И дамасская сталь клинка рассекает практически надвое кинувшегося к порогу верного товарища атамана Ваню Окуня.

Хек!

И смотрящий за стряпухами ватажный, как бабочка на булавке пришпиливается к противоположной стене копьём.

Все звуки заглушил резкий звук визга сидящих на полу женщин пленниц. Вскинувшийся со своего ложа атаман схватился было за висящую рядом, богатую, всю в каменьях саблю. И тут же покатился по полу, сбитый с ног резким ударом Сотника. Он встал, недоумевая, и затравленно оглядывал тех четверых, что ворвались в его логово.

Самый страшный из них с пронзительными стальными глазами вдруг сел спокойно на лавку и кивнул остальным – идите ребята, добивайте.

– Я тут сам потолкую с этой мертвечиной. И таким лютым парализующим холодом и силой повеяло вдруг Свире, что он сел тихонько выпрямившись на полу, и уставился на Сотника.

–Ты кто?-прошептали его побелевшие губы.

–Свиря! Маленький мой, ты же знаешь, кто я. Я твоя смерть, и я пришёл за тобой. Ты ведь уже давно к ней приготовился?– спокойно спросил Сотник.       Полумёртвый от страха атаман тихо кивнул и произнёс полушёпотом…даа…

–Ну, вот и хорошо. А пока ты ещё жив, давай поговорим. Ты же хочешь немного пожить и поговорить?

– Хочу…посиневшими губами произнёс Свиря. Я хочу много говорить, только послушай меня! Не убивай пока-жалко бормотал атаман.

– Хорошо говори Свиря сын Мифодия, я тебя слушаю- на полном серьёзе сказал Сотник, и поудобнее устроился на широкой скамье.

На дворе всё было хорошо, пока первая тройка ветеранов не ворвалась в сени длинной избы казармы, где жили все простые ватажники. Упали замертво четверо разрубленных разбойника в сенях, и вдруг раздался один, а затем второй щелчок спуска самострелов и на грязный земляной пол рухнул скорчившийся от боли Никодим. Второй болт выбил щепу у косяка двери буквально в пяди от плеча Клима и он громко заорал – Наружу! Выносим Ника! Всем бить по продухам и окошкам!

Минута, и на дворе не было видно никого, кроме сваленных в кучу тел разбойников.

Щёлк, щёлк, щёлк, щёлк!

Четыре болта в промежутках сорока секунд дырявили крышу, окошко и дверь длинной избы.

Щёлк, щёлк, щёлк, щёлк!

Секли крышу стрелы десятка лучников. Весь огонь дружины сосредоточился в одном месте. Всего парой болтов и стрел им ответили ватажники, подавленные такой высокой плотностью огня, и вот опять по команде Клима, в продухи влетают дымари.

Пять, десять минут никого нет, и снова, в продухи влетели, последние уже теперь дымовые шашки.

Из двери вылетела, крича обезумевшая от сплава ярости, страха и отчаянья толпа, защёлкали луки и самострелы, свистнули мечи и сабли, и стало тихо. Только где то в глубине длинной избы захлёбывался от боли подстреленный, разбойничий арбалетчик.

Всё уже заканчивалось, когда на Осипа стоявшего в отдалении, у казалось бы самой безопасной стороны, возле наваленного бурелома в сугробах вынесся осатаневший от страха и ярости здоровенный ширококостный разбойник. В три огромных прыжка преодолел он разделявшее их расстояние и уже заносил руку с отблескивающей холодным светом на стальном лезвии секирой, когда падающий назад в снег Осип, буквально «на автомате» нажал отработанным движением на спуск арбалета. Болт пробил тело ватажника вместе с его сердцем насквозь, и он, уже заваливаясь сверху, опустил своё оружие на голову гончара. Горячая кровь хлынула из раны, окрашивая красным и растапливая снег.