После всплытия, в кают-компании, где был накрыт вечерний чай, оказалось на удивленье немноголюдно. Обычно отдыхающие смены пропускают обед, ужин, реже завтрак - самую вкусную трапезу на подлодке, но чай - почти никогда. На сей раз, собрались лишь энтузиасты. Я, в ту пору штурман, да минный офицер Коля Гришин.  Ему заступать на вахту, значит определенно стоит заправиться горяченьким. Как никак, «собака».  Это вам не королевские ВМС, где «собачья вахта» с 00.00 до 04.00 постепенно сдвигается, давая возможность насладиться ею всем  участникам  почетного «клуба верхних вахтенных».  У нас, если ты минер, то привыкни к мысли, что «собака» твоя и ничья больше. Хочешь перейти во вторую смену с 04.00 - становись старпомом. Неплохой стимул. А уж если вообще не хочешь стоять на вахте, прямой путь в командиры.  Правда, тогда все сутки будут твоими, но душу греет мысль о том, что ты сам  вправе определять, где и когда находиться.

Мы сидим по разные стороны стола, подхватывая тарелки, если те скользят в твою сторону. Рядом с Колей лежит бездыханное тело укачавшегося доктора. Дверь распахивается, и грузная фигура командира бухается в кресло во главе стола.

- Ну-ка, Раджапов, чайку погорячей, - Валентин Федорович азартно потирает руки, - ну и колотун на мосту!

- Пожалюста, таварищ  командыр!

Фраза оказалась последней из человеческих возгласов на данный отрезок времени. Лодку повело направо, затем резко на корму и снова на правый борт...

«Шальная», пронеслось в голове, я подхватил свой подстаканник, а заодно и блюдо с галетами.

В следующее мгновение командир с размаху выплеснул мне на грудь стакан чая, того самого, что погорячей, а затем стал плавно лететь в сторону двери. Прежде чем вышибить ее своим погрузневшим за полтора месяца плавания телом, он схватился за тарелку с вишневым вареньем и уже после этого вылетел сначала в коридор второго отсека, а уже затем в каюту старпома. Старпом Ляонас Казлаускас - могучий исполин по прозвищу «Железный Густав» мирно почивал. До его вахты было почти пять часов. Он наслаждался свежим воздухом, и дверь была гостеприимно приоткрыта. Именно в этот проем, значительно расширив его, и влетел командир, мгновенно распластавшись на  широкой груди боевого заместителя. Чуткий сон старпома был прерван. Когда его взгляд встретился с командирским, поверить, что это не сон, оказалось настолько трудно, что он начал приговаривать по-литовски что-то вроде: «Чур, меня, чур!»

Командир, кряхтя, сполз со старпома и вернулся  в столь стремительно оставленную им кают-компанию. Там было что посмотреть. Минный офицер, что есть силы,  тряс доктора, взывая к его совести частым упоминанием Гиппократа. С подволока капало вишневое варенье, а штурман, расстегнув китель,  рассматривал на груди большое красное пятно.

- Ожог первой степени, не смертельно, - констатировал врач, и рухнул в исходное положение.

- Ну, как, Штур, больно?

- Да нет, товарищ командир, одно обидно, что наш доктор лечит только смертельно больных.

Все засмеялись, а компанию тем временем пополнил старпом, в красках описавший эмоции человека, просыпающегося с командиром на груди. Больше он спать не решился.