Вернувшись на родной корабль, Дидык казался  совершенно здоровым и спокойным, он прекрасно знал, что никто из экипажа никогда в жизни не выдаст его Галинке страшных подробностей  возвращения со свадьбы. Однако что-то все же изменилось в его психике после купания в ледяной купели. Его стала преследовать водобоязнь. На мостике он начал привязываться, что вполне разумно в шторм, но никак не в полный штиль. А после погружения, стоило командиру задраить люк, Дид юркал в шлюзовую камеру проверить не подтекает ли он.  Со временем, можно было услышать:

- Ну что, люк держит?

- А как же, Дид проверял!

И это означало полную гарантию...

Где ты сейчас, Дидуля? Надеюсь, не активист РУХа и не голосовал за Ющенко?...

ДОК

- Больной перед смертью потел?

- Так точно!

- Прекра-а-сно!

Корабельный врач Юра был добрым малым, но со странностями, которые имели обыкновение обостряться в море. С одной стороны это было типично для «односменщиков» (замполит, доктор, командир группы ОСНАЗ, химик, если таковой предусмотрен штатным расписанием и др.), которые маялись от вынужденного безделья, особенно в подводном  положении. И если замполит мог сам создавать фронт работ, то у доктора такой возможности не было, к счастью. Не будет же он сам организовывать эпидемию, чтобы не потерять квалификацию эпидемиолога, полученную в интернатуре в Коряжме. Окружающие беззлобно зубоскалили насчет пролежней и даже радовались за товарищей, которых судьба не ограничивает в отношении сна. Представителям некоторых профессий, штурманам, например, спать в походе более четырех часов, вообще запрещалось, чтобы «не потерять обстановку». Но, что касается Юры, большой разницы в его поведении на берегу ли, в море окружающие не отмечали. Разве что на берегу он чаще расставался со своей знаменитой надувной подушкой. Она была неотделима от его вечно опухшего и слегка помятого образа, как нимб от лика святых. Возможно, поэтому он, независимо от обстановки, чаще всего походил на хомяка, оторванного от зимней спячки внезапным половодьем. А половодье всегда некстати. Похоже, также некстати любили заявляться к нему в гости среди ночи и мы - молодые лейтенанты и холостяки, подобно Юре. Нас искренне удивляла его склонность отправляться  ко сну ни свет ни заря, когда лодка стояла в базе. Был Юра бережлив, но, искренне опасаясь прослыть скупым, «держал марку» и принимал гостей с истинно северным радушием. Даже зная, что мы обязательно завалимся на огонек, и скорей всего с дамами, он неизменно выходил открывать дверь, покряхтывая и в исподнем. Картина каждый раз повторялась. Он с причитанием удалялся, а непрошенные гости, хихикая, ждали в прихожей «второго пришествия» хозяина, судорожно натягивавшего штаны и тщетно пытавшегося разгладить помятость личины.

Разумеется, мы приходили не с пустыми руками,  в результате чего у Юры скапливалось несметное количество стеклотары, которую в Видяево никто не сдавал. Обычно выставляли у входа в родной подъезд, так что, спеша поутру на подъем флага, надо было хорошенько смотреть под ноги. Спецмашина приходила в поселок два раза в год, кому же взбредет в голову заниматься складированием бутылок,  даже если тебя наделили жильем и есть где их хранить. А вот Юра прилежно копил, берёг и сдавал, рискуя прослыть тихим алкоголиком, так как, по меньшей мере, полмашины заполнялась нашим лекарем. Соседи только головами качали, а Юра все носил и носил. Впрочем, порой мы ему помогали. В такие дни он был особенно ласков. Соседи, наблюдая потенциальных собутыльников, не так критически взирали на нашего Юру.