Затем, проглотив проклятие, которое уже готово было сорваться с губ, я поспешил прочь. Я мчался к своей комнате с лихорадочной поспешностью, горя нетерпением избавиться от маски, которую я так долго носил.

Через несколько минут я стоял перед своим зеркалом, приняв свой прежний облик, насколько это было возможно. Я уже ничего не мог поделать с белоснежной сединой моих волос, но несколько быстрых движений бритвой вскоре избавили меня от бороды, которая придавала мне такой престарелый вид, оставив лишь слегка завивающиеся в уголках рта усы, какие я носил в прежние дни. Я снял темные очки, и мои яркие глаза, окаймленные длинными ресницами, которые всегда были моей отличительной чертой, засияли со всем блеском сильной и энергичной молодости. Я выпрямился во весь рост, сжал кулаки и почувствовал их железную силу и тогда рассмеялся вслух с торжествующей радостью от моей несокрушимой мужественности. Я вспомнил слова еврея-старьевщика: «Вы могли бы легко убить кого угодно». Ах, так и было! Даже без помощи тонкой стали миланского кинжала, который я теперь вытащил из ножен и внимательно осматривал, осторожно касаясь края лезвия от рукоятки до кончика. Взять ли его с собой? Я раздумывал. Да! Он может мне пригодиться! И я осторожно спрятал его в карман жилета.

А теперь – доказательства! Я держал их все наготове и теперь быстро собрал вместе. Сперва вещи, которые были захоронены вместе со мной: золотая цепь, на которой висел медальон с портретом моей жены и дочери, бумажник и визитница, которую сама Нина мне подарила, распятие монаха, лежавшее на моей груди в гробу. Мысль о том гробе заставила меня жестоко улыбнуться – эта разломанная сырая и гниющая деревяшка вскоре заговорит сама за себя. И наконец я взял письма, присланные мне маркизом де Авенкортом, – страстные любовные послания, которые она писала Гуидо Феррари в Рим.

Все ли это? Я полностью обыскал обе свои комнаты, роясь в каждом углу. Я уничтожил все, что могло дать хоть малейший ключ к разгадке моих действий; я не оставил ничего, кроме мебели и мелких ценностей, в качестве достойного подарка владельцу отеля.

Я еще раз оглядел себя в зеркале. Да, я снова превратился в Фабио Романи, не считая седых волос; никто из тех, кто когда-либо знал меня близко, не смог бы теперь сомневаться в моей личности. Я переменил вечерний фрак на грубый повседневный костюм и поверх него накинул длинную альмавиву, закрывшую меня с головы до ног. Я натянул ее повыше, скрыв подбородок, и надвинул шляпу почти на самые глаза. Ничего необычного не было в таком обличье, который был весьма распространен среди неаполитанцев, научившихся не бояться холодных ночных ветров, что дули с высоких Апеннин ранней весной. Одевшись таким образом, я знал, что мое лицо будет практически скрыто от нее, тем более, что место нашей встречи представляло собой длинный темный холл, освещенный единственной масляной лампой; это был коридор, который вел в сад, использовался только в частных целях и не имел сообщения с главным входом в отель.

В этот холл я теперь и поспешил торопливым шагом; здесь было пустынно, а она еще не появилась. Я нетерпеливо ждал, и минуты превращались для меня в часы! Звуки музыки долетали до меня из отдаленного бального зала – мечтательный качающийся темп Венского вальса. Я почти мог слышать летящие шаги танцующих. Меня никто не смог бы заметить на том месте, где я стоял: слуги занимались приготовлением грандиозного свадебного ужина, и все постояльцы отеля были поглощены зрелищем яркого и неповторимого празднества этой ночи.