– Это да, – кивнул Ардашев. – Понимаю: кровь, труп, – словом, страсти Господни. – Он облокотился на мотыгу и добавил: – А мальчишка, если помните, сказал, что хозяин поменял замок, так как пропал запасной ключ. Стало быть, преступник забрал его с собой. Глупо как-то сработал этот злодей, не находите?

– О чем вы?

– Да вот калитку-то надо было прикрыть и замочек навесить. Пусть не замкнуть, нет, это вовсе и не обязательно, но набросить-то надо было.

– За-а-ачем? – заикаясь, проронил переводчик.

– А чтоб не мешали объект устранять.

– Ка-а-кой объект?

Клим Пантелеевич поднял глаза – у Байкова над правым веком билась синяя жилка. «Ох, Господи, – подумал статский советник, – ну и нюня. Да и я тоже хорош – слишком увлекся мыслями вслух. А у этого бедолаги от страха уже нервный тик начался. Того и гляди, удар хватит».

– Это фигура речи такая, – отговорился Ардашев. – Давайте лучше займемся нашими изысканиями.

Он приложил магнит к железной части мотыги, и тот словно прирос к ней. Опустив самодельное устройство вниз, Клим Пантелеевич принялся медленно и кропотливо обходить каждую квадратную сажень. Драгоман следил за ним как завороженный. Очень скоро магнит оброс ржавыми гвоздями и двумя небольшими кусками рубленной металлической проволоки. Минут через пять раздался звонкий щелчок. Клим Пантелеевич поднял приспособление – к основанию прилип какой-то предмет.

– Квод эрат дэмонстрандум[60], – воскликнул статский советник, отнял от магнита ключ и протянул Байкову.

Переводчик покрутил в руках находку и недоверчиво спросил:

– Что это значит?

– Убийца, как видите, успел отделаться не только от ножа – его нашли в арыке, – но и от ключа. Логика понятная: он опасался, что в случае поимки улики смогут выдать его. Вот потому-то злоумышленник и решил сразу избавиться от двух вещественных доказательств. Жаль только, что после прошедших дождей с него нельзя снять отпечатки пальцев. Но у меня вызывает недоумение другой факт: вы не находите странным, что он замкнул дверь, но не затворил окно?

– Да, пожалуй. Правда, это кажется неестественным лишь в том случае, если преступники проникли к Раппу через дверь. Вот тогда действительно непонятно, зачем им понадобилось открывать окно, – здраво рассудил Байков. – А если наоборот? Если они забрались через окно, а уже потом вышли, как обычно, через дверь? Такой вариант возможен?

– Вполне. Но только настоящий профессионалист никогда бы так не поступил… – Ардашев осекся, понимая, что вновь может обескуражить переводчика прикладными рассуждениями о самых действенных способах лишения жизни. Он прислонил мотыгу к стволу старого тополя. – А сейчас неплохо бы обследовать место происшествия. Вы не против, Митрофан Тимофеевич?

– Отчего же, пойдемте. Я ведь там так и не был.

В самом конце дорожка расширялась, образуя каменную площадку. В центре ее, в окружении ярких цветов, находилась клумба, а не бассейн, что выглядело несколько странным.

Вообще-то ханэ[61] богатых персиян не сильно различествуют от европейских построек. Их дома строятся из камня и чаще всего обращены к улице глухой стеной либо, как здесь, обнесены высоким дувалом. Окна выходят только во двор, как бы показывая закрытость внутренней жизни от посторонних глаз. Само строение делится на «эндерун» – царство женщин и детей, где, впрочем, глава дома проводит все свободное время, и «бирун» – мужскую половину. Есть еще и «михманханэ» – комната для гостей. Вся эта часть здания украшается ажурной стеной с арками, решетчатыми окнами, разноцветными витражами, и она всегда обращена к саду.