Героическое наследство прямых предков Захарченко, да эти песни, да книжка про войну Симонова, да правильное кино, — тот самый, кажется, залог, когда из своей, весьма, прямо скажем, разнообразной биографии он вдруг осознанно ступил на путь государственника и солдата.
Вряд ли политики нового времени и нового типа станут коваться из подобных сплавов — увы, нет. Они по-прежнему будут приходить из чиновничьих кабинетов, с их дистиллированными биографиями и постными лицами тайных маниаков. Иногда успешные дельцы будут перебираться в кресла президентов из своих финансовых корпораций, или, на худой конец, шоколадных фабрик. Время от времени, куда реже — во власть будут попадать революционеры, в том числе религиозного толка; или профессиональные военные.
Однако диковатое исключение в лице Захарченко — донецкого пацана, борца, шахтёра, «водителя караванов», ополченца, революционера в силу исторических обстоятельств и президента по случайности, — оно забавляет; а то и радует. В мире ещё случаются странные чудеса.
Другие песни, которые слушает Захарченко, — это не по моей части. Я настолько голую харизму воспринимаю с трудом.
— Есть такая песня хорошая, десантная, — рассказывал он, — и там поётся: «А мы береты надвинем на глаза,/мы по локоть закатаем рукава,/будем резать, будем бить/ и Чикаго разваляем на дрова». Или есть ещё такой стишок, посвящённый Дню Победы: «Хмелел солдат, слеза катилась, / играл трофейный саксофон, / а на груди его светилась / медаль за город Вашингтон». Такое вот восприятие. Почему появляются такие стишки и песни? Это говорит кровь наших предков. Болит внутри! Если мы вернёмся на тысячелетие назад, то тогда мораль была другая. Если оскорбили твой род, твой город, твою страну — ты должен отомстить.
27 октября в Донецком театре оперы и балета прошёл концерт Иосифа Кобзона: непотопляемый советский артист привёз гуманитарку, целую фуру, встречали его как государственного деятеля: охрана, кортеж, — всё это, в сущности, было объяснимо — до него артисты подобного уровня в воюющий Донецк не приезжали.
Вместе с Захарченко они исполнили на концерте песню «Я люблю тебя, жизнь».
— Ему бы лет на пятьдесят меньше — думаю, он бы, сто процентов, с автоматом уже сидел в окопе, — рассказал Захарченко. — Психует сильно, очень сильно психует, и воспринимает то, что здесь происходит, реально как зверства. Проедет по городу, насмотрится… Перед концертами его обкалывают — он же на обезболивающих выступал здесь. Очень сильный мужик, очень.
— И концерты даёт — по четыре часа…
— Последний раз распелся, почти шесть часов пел. Другой раз на улице устроил выступление… Сейчас таких не делают.
Когда речь заходит о Кобзоне, сразу вспоминается одна старая песня Константина Кинчева, называвшаяся «Всё это рок-н-ролл». Там ещё были слова: «Здесь каждый в душе Сид Вишес, / а на деле — Иосиф Кобзон».
Кобзон, как вы понимаете, в этой песне был представлен как символ конформизма — в противовес панку и нонконформисту Вишесу.
Но когда Кобзон дал, один за другим, несколько концертов в Донецке и в Луганске — за что немедленно был обложен самыми разнообразными санкциями, став много где невъездным, — я с невесёлым смехом пошутил, что Кобзон — это и есть Сид Вишес; едва ли не в единственном роде.