– По порядку начну, как сначала было… Вот… Князь Буривой, как княжича Гостомысла проводил до ворот, к себе в терем вернулся, и так ни разу боле не выходил… Даже, сказывали, по горнице не ходил… Но на лавке, где ему постелили, как обычно, у окна, лежать не желал, как настоящий вой. Спал за столом, в доспехе и при мече. Однажды даже попросил коня оседлать. Но сам опять не вышел… А четвёртого дня стол сломал. Долго думал, потом кулаком по столу ударил, и сломал посредине – сразу все доски проломил. Новый приносить не велел. Потом просто так сидел, без стола, и волхвов к себе боле не подпускал. Они ходили раньше один за другим, всё ему сказывали, за что ему так, а помочь не могли, вот княже и молвил, что хватит, мол… А вечером опосля того, как стол сломал, слёг на лавку, и только слуг средка[114] зовёт, да гонит быстро… Порой из разума выходит. А как нормальный, так всё по старому, в ясности… И разведку кругом Карелы высылает, и разведчиков сам слушает…

– А тебя когда послал?

– Третьего дня же, с ночи, когда слёг, и лёжа же наставлял.

– Быстро же ты добрался.

– Двух коней сменил. Одного чуть не загнал.

– Ладно, отдыхай. Ко мне идут. Это, должно, городской воевода с посадником. Как соберусь, тебя поднимут. Проводником нам будешь.

Вадимир встал, чтобы встретить на сегодняшний день двух главных после него людей в Славене, и решить, как оставаться городу в таком трудном и даже опасном положении…

Первым, занимая весь дверной проём, вошёл широкоплечий воевода Славена Первонег, уже при доспехах, как воеводе и полагается, словно и ночь в них провёл, что тоже вполне вероятно, как знал Вадимир. Из-за крутого плеча воеводы, едва прикрытого собольей, до колен, накидкой, заглядывал в горницу высокий и худой боярин Лебедян, умный и расчетливый посадник города. Гонец уважительно уступил им дорогу, и вышел, быстро и плотно прикрывая за собой дверь, чтобы не напустить в горницу холода из сеней.

– Вижу, вести какие-то из Карелы сослали? – густым раскатистым баском спросил Первонег. – Вести пришли, княже? Делись…

Отголоски вопроса эхом прогулялись под потолком. Вадимир давно привык к таким отголоскам, звучащим даже тогда, когда воевода говорит шёпотом. И что гонца он в первом попавшемся на глаза вое признал, тоже не удивило. У воеводы глаз намётанный, он и сам порой не понимал, откуда что знает, но знал точно.

– Проходите… Есть вести…

Воевода с посадником расселись по лавкам у стола. С торца сел сам княжич.

– Мне сегодня уехать необходимо… В Карелу…

– Вот тебе и война на подходе!.. – недовольно сказал воевода. – Тут, на месте, незнамо что начинается, а тебе, княжич, ехать приспичило… Я ж ночь, почитай, не спал, «ползунов»[115] ждал. С рассвета вот с Лебедяном обсудили дело, и собрались уж, было, к тебе идти, а тут – самих зовут…

Посадник, как всегда, молчал. Лебедян вообще, по складу характера своего, отличался вдумчивой молчаливостью, и говорил что-то, только основательно перебрав возможные варианты ответа, чем был похож, как, впрочем, и лицом, и статью, на посадника Русы Ворошилу. Посадники должны свой чин и крепость своего слова беречь, потому так и ведут себя. Обычно они с Ворошилой находили общий язык, если могли встретиться, и всё обговорить. Но договориться можно было лишь тогда, когда и для того и для другого посадника очевидной была выгода своего города. Сейчас ещё ни один из посадников не знал всех обстоятельств конфликта, и пока договариваться было рано. Но потом могло уже быть поздно. Потому посадник и готовился пораньше навестить княжича.