– Но…

– В ту ночь, когда она вернулась от тебя, отец уже ждал ее. Он надавал ей столько пощечин, что разбил ей губы в кровь, но ты не волнуйся, она не назвала твоего имени. Ты не стоишь моей сестры.

– Томас…

– Молчи. На следующий день родители отвели ее к врачу.

– Зачем? Беа больна?

– Тобою больна, идиот. Моя сестра беременна. Не вздумай сказать, что ты этого не знал.

У меня задрожали губы. Внезапный холод охватил мое тело, глаза заволокло пеленой, голос пропал. Ноги не слушались меня, но я кое-как поплелся к выходу, однако Томас схватил меня за плечо и отшвырнул к стене.

– Что ты с ней сделал?!

– Томас, я…

От злости у него побелели глаза. Первый удар пришелся на область солнечного сплетения. Я задохнулся от боли. Мои колени подкосились, и я сполз по стене на пол. Огромная ручища железной хваткой сдавила мне горло и рывком подняла на ноги, впечатав в стену.

– Что ты с ней сделал, сукин сын?!

Я попытался высвободиться, но тут же получил сильный удар кулаком в лицо. У меня потемнело в глазах, голова раскалывалась от страшной боли. Я рухнул на кафельный пол коридора. Тогда Томас, не дав мне опомниться, схватил меня за воротник пальто и, протащив по полу до прихожей, вышвырнул на лестницу, как мешок мусора.

– Если с Беа что-нибудь случилось, клянусь, я убью тебя! – прорычал он с порога.

Я приподнялся на колени, пытаясь перевести дыхание. Дверь в квартиру с треском захлопнулась, и я остался в полной темноте. Резкая колющая боль пронзила затылок и левое ухо. Поморщившись, я поднес руку к голове и ощутил под пальцами теплую липкую жидкость. Кровь. Я хотел встать на ноги, но не смог разогнуться, мышцы живота сводило огненной судорогой, а желудок выворачивало наизнанку. Я сполз вниз по лестнице, прямо под ноги дону Сатурно, который, увидев меня, только покачал головой.

– Зайдите-ка на минутку, вам нужно привести себя в порядок…

Я помотал головой, прижимая руки к животу и чувствуя, как слева голова у меня бешено пульсирует, словно там вот-вот лопнут кровеносные сосуды.

– Да у вас кровь идет! – обеспокоенно сказал дон Сатурно.

– Не в первый раз.

– Продолжайте в том же духе, и рано или поздно подобное с вами уже не случится. Давайте-ка заходите, я позвоню доктору.

Но я уже добрался до двери и, с трудом передвигая ноги, вышел на улицу, избавившись наконец от назойливой любезности консьержа. Снегопад усилился, и тротуары были покрыты густой белой пеленой. Ледяной ветер пронизывал меня насквозь, обжигая своим дыханием рану, из которой сочилась кровь и заливала мне глаза. Я плакал, сам не зная почему: то ли от боли, то ли от ярости, то ли от страха. Снежные вихри в молчаливом безразличии уносили прочь мои трусливые рыдания, и я медленно брел, растворяясь в облаке белой пыли, – очередная тень, оставляющая следы на белой перхоти Бога.

Я уже подходил к перекрестку улицы Бальмес, когда заметил, что вдоль тротуара за мной медленно едет машина. Головная боль сменилась сильным головокружением, и я едва шел, шатаясь, как пьяный, опираясь рукой о стены. Машина остановилась, из нее вышли двое мужчин. В ушах у меня стоял звон, и я уже не слышал ни шума мотора, ни криков тех двоих в черном, которые подхватили меня под руки с двух сторон и поволокли к машине. Я упал на заднее сиденье, голова все кружилась, к горлу подкатывала тошнота. Свет то появлялся, то исчезал, ослепляя меня яркими волнами. Я почувствовал, что автомобиль движется. Чьи-то руки ощупали мое лицо, голову, ребра. Наткнувшись на рукопись Нурии Монфорт в кармане пальто, один из мужчин вытащил ее. Непослушными руками я попытался остановить его. Второй человек наклонился ко мне, я понимал, что он мне что-то говорит, но не слышал слов, ощущая только его дыхание на своем лице. Я решил, что сейчас увижу торжествующую физиономию Фумеро и почувствую острое лезвие ножа, приставленного к горлу. Кто-то внимательно посмотрел мне в глаза, и, прежде чем сознание покинуло меня, я узнал усталую щербатую улыбку Фермина Ромеро де Торреса.