Но все же мы шли. Упорно, шаг за шагом мы приближались к спасительным стенам Ализо. И каждый новый шаг был нашей маленькой победой в этом затянувшемся сражении.

Нет, ни страха, ни отчаяния не было. Нас душила бессильная злоба. Мы знали, что еще в силах дать германцам хороший урок. Но для этого нам было нужно найти хорошее поле. Ровное, не затопленное водой. Чтобы можно было развернуться в боевые порядки и встретить варваров сплошной стеной щитов. Выиграть такой бой у нас хватило бы сил и злости. Покончить одним решительным ударом с предателями — вот, о чем мы мечтали. Но нас окружали лишь изрытые оврагами и расселинами, поросшие густым лесом холмы или топкие болота. Дорога местами была такой узкой, что приходилось сжимать ряды до пяти человек. И конца этому лабиринту не было видно.

Все работало на германцев, и местность, и погода, и время. С каждым часом нас становилось все меньше, к ним же присоединялись все новые и новые отряды. Свежие, отдохнувшие, полные сил и желания покончить с нами.

Во время одной из вынужденных остановок мимо нас пронесли того самого молодого трибуна, который обвинял нас в попытке мятежа. Он был рассечен чуть ли не надвое, но еще дышал. Кровь алой струей вытекала из ужасной раны и смешивалась с дождевой водой.

— Ну что, трибун, по-прежнему считаешь нас мятежниками? — зло крикнул вслед удаляющимся носилкам Жердь.

Бык, стоявший в это время рядом, молча развернулся и коротко, но сильно ударил легионера в лицо. Тот отлетел на пару шагов и рухнул в грязь. Никто даже не подумал помочь ему подняться.

— Всем приготовиться, — как ни в чем не бывало скомандовал Бык. — Наш черед на фланг идти.

Нашу когорту посылали в охранение чаще других. Вообще бросали на самые беспокойные участки. Из всего восемнадцатого легиона, у нас были самые маленькие потери. Мы были самым боеспособным подразделением. И все благодаря Квинту Быку, который спускал с нас по десять шкур и которого солдаты когорты ненавидели так же, как раньше ненавидели его мы. Время показало, что гоняя нас до седьмого пота по плацу, он попросту спасал наши жизни. В тот день во всей когорте не осталось ни одного солдата, который сказал бы что-нибудь плохое про старшего центуриона. Даже Жердь, поднявшись кое-как и потирая распухающую на глазах скулу, не произнес ни слова. Молча подобрал шлем, надел его и встал в строй.

Преодолев очередную речушку, мы, наконец, выбрались из леса на более или менее ровное поле. Если, конечно, длинную узкую полоску земли, свободной от деревьев, можно назвать полем. Но все же здесь можно было немного раздвинуть ряды и перестроится из колонны в некое подобие каре. Наша когорта шла в стороне от колонны, между основными частями опушкой леса, в котором собирались для очередной атаки германцы. Рядом находились вспомогательные войска и один из трех эскадронов конница. Остальная кавалерия прикрывала тыл каре. Германские всадники крутились невдалеке, забрасывая нас легкими дротиками и стрелами. Приближаться вплотную, правда, пока не решались. Наша кавалерия пыталась отогнать их, как назойливых мух. Но римлян было мало, и они не уходили далеко от тяжелой пехоты. То и дело вспыхивали короткие конные стычки. Германцы, не принимая затяжного боя, отходили к лесу, а римляне возвращались к нам, с перекинутыми поперек седел павшими товарищами, ведя в поводу лишенных седоков коней.