Сейчас Доус выглядела очень несчастной, очень хрупкой и очень юной.

– Но вы настаиваете, что на самом деле виноват дух? – спросила я. Она кивнула. Кажется, я улыбнулась. – В таком случае страшно несправедливо, что вас посадили в тюрьму, а он остался на свободе безнаказанным.

– О нет, – возразила Доус, – не думайте, что Питер Квик на свободе! – Она неподвижно смотрела на запертую решетку позади меня. – В ином мире есть свои наказания. Питер сейчас заточен в таком же мрачном месте, как я. И точно так же ждет окончания своего срока и выхода на волю.

Именно такие слова прозвучали, и сейчас, когда я их записываю в дневнике, они кажутся еще более странными, чем показались несколько часов назад, когда Доус серьезно и убежденно отвечала на мои вопросы, по всем пунктам, сообразно с собственной четкой логикой. Тем не менее, когда она – таким тоном, будто говорила о добром своем знакомом, – упомянула «Питера», «Питера Квика», я опять невольно улыбнулась. Во время разговора мы подошли довольно близко друг к другу. Теперь я немного отступила назад, и она понимающе на меня взглянула:

– Вы считаете меня дурочкой или притворщицей. Считаете меня хитрой маленькой притворщицей, как и все они…

– Нет, ничего подобного, – быстро заверила я, ибо действительно так про нее не думаю, – а если некое смутное сомнение и посетило меня, пока мы беседовали, так оно тотчас же и улетучилось.

Я помотала головой. Просто я привыкла думать о вещах совсем иного рода, сказала я. О вещах самых обычных и заурядных. Полагаю, мой разум «совсем не просвещен в части явлений сверхъестественных».

Теперь улыбнулась она, но едва заметно.

– А вот мой разум познал слишком многое в области сверхъестественного. За что в награду меня заточили здесь… – Она повела рукой вокруг, словно пытаясь обрисовать единственным жестом всю угрюмую, лишенную живых красок тюрьму и все свои страдания в ней.

– Вам тут невыносимо тяжело, – помолчав, сказала я.

Доус кивнула.

– Вы считаете спиритизм лишь неким плодом фантазии. Но сейчас, когда вы здесь, не кажется ли вам, что реальным существованием может обладать все, что угодно, если в мире существует Миллбанк?

Я посмотрела на голые белые стены, на свернутую койку, на отхожее ведро, по которому ползала муха.

Не знаю, право, сказала я. Тюрьма, конечно, жуткое место – но ведь от этого спиритизм не становится реальнее. Во всяком случае, тюрьма являет собой мир, который я воспринимаю зрением, слухом, обонянием. Духи же… ну, возможно, они и реальны, но для меня они не существуют. Я даже не знаю, как говорить о них, просто не умею.

Говорить о них можно как угодно, ответила Доус; поскольку любые подобные разговоры «питают силу духов». Но все же лучше их слушать.

– И тогда, мисс Прайер, возможно, вы услышите, как они говорят о вас.

Я рассмеялась. Обо мне? Да уж, похоже, нынче на небесах совсем нечем заняться, раз они там решили обсудить Маргарет Прайер!

Доус кивнула и склонила голову к плечу. Я еще в прошлый раз заметила, что у нее есть особая манера менять тон голоса, выражение лица, общую позу. Она делает это исподволь, почти незаметно – не подобно актрисе, умышленно усиливающей жесты, дабы они были видны и в задних рядах темного зрительного зала, но подобно спокойной музыкальной пьесе, мелодия которой плавно понижается или повышается, меняя тональность. Доус проделала такое и сейчас – пока я все еще улыбалась, пока все еще говорила; до чего же, должно быть, скучен мир духов, если у них нет более интересных предметов для обсуждения, чем моя скромная персона! На лице ее медленно проступило терпеливое выражение. Взгляд исполнился мудростью. Мягко и совершенно спокойно она промолвила: