Внезапно на меня накатила жалость к ней. И я подумала: ты такая же, как я.

Я очень жалею, что сразу после этой мысли не отошла от камеры. Очень жалею, что не успела уйти. Но пока я смотрела, Доус подняла голову и улыбнулась, и лицо у нее приняло ожидающее выражение. Теперь я никак не могла пройти мимо. Я знаком позвала миссис Джелф, находившуюся дальше по коридору, и ко времени, когда она принесла ключ и отперла решетку, Доус уже отложила свое вязанье и встала поприветствовать меня. Сегодня первой заговорила она – когда матрона, впустив меня в камеру и немного потоптавшись на месте, нерешительно удалилась и мы остались наедине.

– Я рада, что вы пришли! – сказала девушка. – Жаль, что нам не удалось пообщаться в прошлый раз.

– В прошлый раз? – переспросила я. – Ах да. Но вы же были заняты со своей наставницей.

Доус тряхнула головой и фыркнула:

– Наставница, тоже мне! – А потом сказала, что слывет здесь чуть ли не гением, поскольку к вечеру все еще помнит строки из Писания, прочитанные на утренней службе в тюремной часовне. Ну а чем еще ей занять голову в часы одиночества, как они полагают?

– Я лучше предпочла бы поговорить с вами, мисс Прайер. В прошлую нашу встречу вы проявили ко мне доброту, которой, боюсь, я не заслужила. И с тех пор я все думаю… ну, вы сказали, что хотите стать моим другом. А я здесь, знаете ли, уже и забывать начала, что такое дружба.

Услышав такие слова, я обрадовалась и прониклась к ней еще большей приязнью и жалостью. Мы немного поговорили о тюремных порядках.

– Возможно, спустя время вас переведут в какую-нибудь менее строгую тюрьму – Фулэм, например? – предположила я.

А она просто пожала плечами и сказала, что одна тюрьма ничем не лучше и не хуже, чем любая другая.

Затем я могла бы с чистой совестью покинуть камеру и проследовать к другой арестантке – тогда сейчас я была бы спокойна. Но слишком уж сильное любопытство возбуждала во мне Доус. Наконец я не выдержала и сказала, мол, одна из матрон сообщила мне – в самой сочувственной манере, разумеется, – что она совсем не получает писем…

Неужели это правда? – спросила я. Неужели за пределами тюрьмы у нее нет никого, кому небезразличны ее страдания здесь? Несколько секунд Доус пристально смотрела на меня, и я уже подумала, что сейчас в ней опять взыграет гордость. Однако потом она ответила, что у нее много друзей.

Друзья-духи, конечно. Она говорила мне про них. Но ведь должны же быть и другие, из прежней жизни на воле, которые тоскуют по ней?

Доус снова пожала плечами и промолчала.

– Разве у вас нет родных?

У нее есть тетушка-дух, которая иногда ее навещает, последовал ответ.

– Ну а живых друзей совсем нет, что ли?

Тут в ней, похоже, все-таки слегка взыграла гордость. А сколько моих друзей, интересно знать, стало бы навещать меня, попади я в тюрьму? Может, на воле она вращалась и не в самом благородном обществе, но уж во всяком случае не в мире «воров и проституток», как многие здешние женщины. А кроме того, она решительно не желает, чтобы ее видели в подобном месте. Ей предпочтительнее общаться с духами, нежели с людьми, которые лишь посмеялись над ней в ее «беде».