— Я бы и бесплатно присмотрел, но знаю, что вам, белым людям, нравится за все платить, — говорил он.
Индийцы часто делают вид, что не хотят денег, и принимают плату так, словно делают одолжение. Правила этой игры знают все, поэтому я всегда настаивала, чтобы заплатить, и Камал, поморщившись, мои три рупии всегда брал.
Но в тот день оставлять коляску я не стала, потому что собиралась подняться к церкви Христа, а Билли такое испытание было не по силам. Я купила два кокосовых кружочка — так или иначе свои три рупии Камал должен был получить — и погрузила коляску в двуколку.
То, что начиналось за границей колониального поселка, уже походило на настоящую Индию. По обе стороны от дороги стояли приземистые однокомнатные домишки с шиферными крышами, в воздухе висел тяжелый запах дыма. По дороге шли, обнявшись, двое мужчин в белых куртах; согбенная женщина в оранжевом сари продавала лаймы под провисшим навесом. Билли захихикал, увидев стоящую посредине улицы миролюбивого вида корову. Ее никто не прогонял, но все — пешеходы, рикши и повозки — почтительно обходили. Никаких признаков опасности, из-за которой так тревожился Мартин, я не заметила. Жуя кокосовые кружочки, мы без приключений катились по разбитой дороге.
Окраина Симлы встретила нас трущобами. Жилищами служили самодельные постройки из шестов с натянутыми между ними веревками, с которых, как грязное белье, свисали плетеные коврики. Влажный от испарений воздух провонял отбросами. Женщины, исполнявшие здесь роль рабочих лошадок, стерегли детей и коров, другие сновали туда-сюда с узлами и связками на спине или голове. Одна из них, когда мы проходили мимо, остановилась и обернулась в нашу сторону. В носу у нее было золотое кольцо, и я подняла было фотоаппарат, но тут наши взгляды встретились. Мы смотрели друг на дружку так, словно хотели понять, как живет она, эта другая. Мне уже не хотелось ее фотографировать. Вглядываясь в мрачное, лишенное всякого выражения лицо, я поняла, что наверняка возненавидела бы хозяев, богатых иностранцев, если бы, оказавшись на ее месте, жила в грязной лачуге с земляным полом и работала не разгибая спины, чтобы вырастить сына. И что тут поделаешь? Я отвернулась.
Неторопливый людской поток струился по обе стороны дороги — одни шли куда-то, другие что-то несли, третьи сидели на корточках в терпеливом ожидании. Люди пасли коз, варили еду на костре, подбрасывая в огонь сухие коровьи лепешки, продавали овощи и фрукты, справляли нужду, разговаривали, ели, спали… В дыму и пыли мелькали женщины в легких, прозрачных сари, запряженные быками повозки, двуколки-тонга, рикши и грузовички, трясущиеся под тяжестью завернутых в брезент, сползающих на бок грузов. Дети клянчили подачку, собаки рылись в отбросах, священные коровы жевали капусту. В храме прозвенел колокол, голос с минарета призвал правоверных к молитве.
Заметив небольшой участок с торчащим из разросшихся сорняков крестом, я попросила возницу остановиться. Это маленькое кладбище я приметила раньше, но в тот день, может быть, из-за того, что думала о Фелисити и Аделе, мне захотелось взглянуть на него поближе. Возница натянул поводья и согласился подождать.