Но сомнения нет: Чарли улыбается именно мне — а он теперь много улыбается, — и иногда я ухватываю что-то от Фелисити в этом младенческом лице, но, конечно, это всего лишь игра воображения. У него такой же, как у его отца, цвет лица, черные волосы и черные-пречерные глаза.

Я чувствую гордое удовлетворение, когда он успокаивается у меня на руках. Думаю, он должен принимать меня за свою мать. А умеют младенцы думать? В каком-то смысле я действительно ему мать.

Он чудный мальчик, и я начинаю понимать, почему поэты так воспевают материнскую любовь.

Ноябрь 1857

Вчера приходил Джонатан. Сидел на веранде, а потом Лалита вынесла к нему Чарли, держась на расстоянии вытянутой руки, и Джонатан удивил меня, сказав: «Он похож на нее».

Я рассматривала шоколадную кожу и шелковые черные волосы малыша и тут увидела то, что, как мне казалось, постоянно ускользало от меня. Неуемная радость светится в глазах Чарли.

Декабрь 1857

Приближается Рождество, и мне вспоминается Англия: жареный гусь и люди, распевающие рождественские гимны среди снега, пунш и бал с поцелуями и ветвями омелы. Я спела «Слушай ангельскую весть» для Чарли, который смотрел на меня таким чистым взглядом, что мой голос срывался.

Прошлой ночью, когда Чарли спал, огонь трещал в очаге и в доме стояла тишина, словно идет снег, я долго смотрела на полный диск луны, и тут пронзительное ощущение одиночества охватило меня и бросило на колени. В этот момент мне хотелось, чтобы рядом был Джонатан, хотелось разделить с ним память о Фелисити и восторг от того, что Чарли такой замечательный. Слезы жгли глаза, когда я потянулась за бумагой для писем и торопливо написала Джонатану новое приглашение на чай.

Декабрь 1857

Я взяла ножовку и срезала большие ветки с росшей за домом сосны. Я украсила гостиную довольно неуклюжим поцелуйным шаром, не так нарядно, как это умела делать Марта, но вполне приемлемо. Я поднесла кончики пальцев к лицу, наслаждаясь запахом смолы, который остался на них, и заплакала. Плакала довольно долго, потом умыла лицо и принялась убирать свой поцелуйный шар гвоздиками и шишками, сорванными с голубой сосны. Теперь все это украшает гостиную, а для Чарли у меня есть вязаный подарок — желтая кофточка.

Рождественским утром я рассказала Чарли стихотворение из моего собственного детства, и последние две строчки заставили меня улыбнуться, потому что они звучали так, словно написаны про нас с Чарли:

«Он был круглолицым и пухлым — совсем как веселый эльф,

И я засмеялась, увидев, хоть и не желала того совсем».

Чарли не понимает слова, но ритм стихотворных строк заставляет его затихать у меня на руках и пристально смотреть на мое лицо. Я подержала его под наряженными ветвями, а когда чмокнула в мягкую щеку, он схватил меня за волосы и притянул к себе. Это и был самый прекрасный рождественский подарок из всех, что я когда-либо получала. В ту ночь он спал у меня на руках. Ничто не нарушало тишину, кроме поскрипывающего по углам дома, и этот звук только подчеркивал глубокую тишину, — и мне этого было достаточно.

Январь 1858