Сентябрь 1857
Мятеж сипаев подавлен. Из Симлы пришло сообщение о том, что путешествовать теперь безопасно. Я вольна перебраться в Калькутту или даже назад в Англию, но для чего? Мне там нечего делать, и уж конечно не с этим смуглым дитя. Я сижу под сандаловым деревом, с малышом на руках, а его глаза старательно следят за цветком бархатца, который я покачиваю перед его лицом.
Теперь, когда я изобрела способ, как заставить ребенка спать, все вокруг стало налаживаться. Во сне он сворачивается, подтягивая коленки к груди, совершенно беззащитный, и что-то поднимается в моей душе. Не могу это выразить, но оно огромное и не поддающееся определению, как Гималаи, только намного более личное.
Пожалуй, он слишком мал, чтобы выдержать груз такого гордого имени, как Чарлз, и теперь зову его Чарли. Он сжимает мой палец с удивительной силой.
Он крепкий ребенок, и Фелисити была бы довольна, что ему не перешла ее болезнь. Чахотка передается по воздуху, так что ее смерть, возможно, уберегла малыша. Я сижу под деревом, наблюдая, как молотят в воздухе его пухлые ножки, а ручонки хватают что-то невидимое, и раздумываю, что же он будет есть дальше, ведь ребенку нужно намного больше, чем козье молоко и сироп «Бейли».
Содержание Фелисити перестанет поступать, как только весть о ее смерти достигнет Калькутты. Не знаю, как скоро это случится, но это должно произойти. У меня нет собственных средств, а общение с родителями прервано с тех самых пор, как я отказалась уехать в Калькутту на Сезон.
Помолиться? Но какому богу и о чем?
Сентябрь 1857
Джонатан вновь попросил разрешения увидеть своего ребенка, но я не в силах видеть его самого. Знаю, что следует прощать. Пора прекратить злиться. Копить злость — все равно что упиваться ядом, надеясь, что он убьет того, кто и есть источник злости. Знаю, что должна отказаться от зелья, но мне нужно время.
Собравшись с духом, пересмотрела вещи Фелисити и кое-что из ее одежды передала миссии. Я сохраню камею из слоновой кости с черным янтарем — на память о ней. Иногда Фелисити носила эту брошь, закалывая складки сари, и мы весело смеялись над таким несоответствием. Я поддразнивала ее, называя индусской мемсаиб, и до сих пор вижу сияющее весельем лицо, когда она пристегивала брошь.
В ее альмире я нашла поэтические послания Джонатана — разрозненные, на первой попавшейся под руку бумаге. Попадались и письма, написанные на дорогой тисненой бумаге, и ранние наброски, которые Фелисити записывала для него на страницах, вырванных из блокнота для эскизов.
Все они были бережно сложены и хранились в ее белье.
Сентябрь 1857
Джонатан прислал деньги, достаточно щедрую сумму, и, хотя я нахожу не совсем удобным для себя принимать их, мое положение очень незавидно, поскольку деньги Фелисити перестанут поступать в любой момент. Я вынуждена принять от него подаяние, но что-то внутри сопротивляется этому.
Он снова просит позволения посмотреть на ребенка, и хотя я пытаюсь сопротивляться, но тихий голос Фелисити мягко укоряет из могилы: не суди.
Теперь Чарли уже умеет удерживать внимание на бархатцах и хватается за них цепкими пальчиками. Меня умиляют его красиво очерченные ноготки, тонкие завитки волос и нежные раковинки ушек.