У Кати сломалась кукла – отвалилась нога. Дочь безутешна, хнычет. В итоге примотали кое-как изолентой, но нога болтается на волоске. Дочь сначала обрадовалась, а потом приуныла, глядя на изоленту.
– Что случилось? – спрашивает Миша у хнычущей дочери.
– Ампутация, – поясняю я.
Видя, что примотанная нога – мучение похлеще, чем ее отсутствие, муж говорит:
– По-моему гангрену вы вылечили, а геморрой создали…
Ь
Я люблю готовить, но для других. Для себя – не хочу. Раньше я думала, это проявление нелюбви к себе. Я себя с детства недолюбливаю. Какая-то нескладная, толстая, нелепая, болезненная. Я смотрела на себя глазами взрослых и не считывала ни грамма восхищения – только усталость и раздражение. То меня надо опять лечить, то меня надо опять худеть, то водить куда-то, то развивать, то кормить. Дети – сплошное обременение.
Я очень старалась быстрее вырасти, чтобы перестать докучать взрослым. Я так старалась, что годам к шести уже практически состарилась: сидела, читала, ворчала, сосала пряничек. Я умела замечать лишь свои несовершенства.
В итоге я выросла во взрослую тетю. Нескладную, толстую, нелепую, болезненную. Такая тетя не заслуживает личного борща, сваренного для нее одной.
Потом я училась себя любить: понимать, слышать, беречь. Я хотела восполнить дефицит любви, отлюбить себя про запас, наварить себе борщей наперед. Я стала резать овощи, тереть свеклу, варить бульон и быстро поняла, что делаю что-то не то. Я не могу наварить борщей в прошлое, а в будущее не хочу, мне не надо.
Я очень прислушиваюсь к своей интуиции, она как бы мой внутренний навигатор. Если я иду не туда, она всегда скажет строго: «Вы ушли с маршрута», – и погрозит пальцем.
Я поняла, что мои несваренные для самой себя борщи – это не про нелюбовь, это что-то другое. Я стала думать, что. Вот борщ, вот я его варю. Что я чувствую? Радость, что моим родным и любимым людям будет вкусно.
Однажды я прилетела из командировки поздно вечером, а в другую улетала уже утром следующего дня. И вот ночью, вместо того чтобы спать, я режу морковь и лук, жарю, парю, тушу… Значит, самое главное – это кто будет есть мой борщ.
Так, уже теплее. Все люди эгоисты и всегда делают то, что хотят в данный момент. Той ночью я хотела спать, но варила борщ. Потому что борщ – это как семейный тотем. Он оберегает семью от недовольств, ворчаний и скучаний.
Мне хотелось сварить его, чтобы завтра, когда я снова улечу, мои любимые люди ели вкусное и наваристое блюдо и не забывали, что я их люблю.
Все люди эгоисты, просто не все готовы это признать. Слово «эгоист» имеет отрицательную окраску, поэтому мы стесняемся этого. Но эгоизм бывает разный – здоровый и нездоровый.
Здоровый – это когда ты, уставшая, после командировки варишь в ночи борщ, чтобы завтра твои дети его поели, но в этот момент отдаешь себе отчет, что варишь его для себя. Чтобы потом не попрекать любимых нездоровым эгоизмом: «Да я на вас всю жизнь положила, да я из-за вас всю ночь не спала». Не из-за них – из-за себя.
Я, например, тот час, что варила борщ, работала хорошей мамой и женой, а эта работа нужна для счастья, для ощущения нужности, для чувства самореализованности в вопросе материнства. Значит, я варю очень эгоистичный борщ. Он мне нужен даже больше, чем мужу и детям.