Со стороны фронта к ним на большой скорости катили два старых, чихающих моторами грузовика. Адольфу показалось, что из-под брезента доносятся приглушенные стоны. Потом показались раненые – те, кто мог идти пешком, – по одному, по двое, группками, их становилось все больше, они шатались, хромали, опираясь кто на палку, кто на две, кто на плечи товарищей. Таща за собой перебинтованную ступню, волоча негнущуюся ногу, безоружные, в рваной одежде, со слипшимися от страха волосами, они смотрели на вновь прибывших. Таращились на эти целые, невредимые, крепкие тела. Удивлялись. «Возможно ли ходить так легко?» – как будто спрашивали запавшие глаза. Адольф отвернулся.

Прошли раненные в лицо. У кого повязка на лбу, у кого челюсть, подвязанная коричневыми от запекшейся крови бинтами. От начинающейся лихорадки горели глаза. Они хмуро смотрели на новеньких, словно говоря: «Посмей только поглядеть на меня! Посмей только сказать, что я ранен!» Их лица были искажены болью, но огромные от повязок головы придавали им вид гигантских младенцев.

На дороге появились носилки; их несли здоровые крепкие парни, уже казавшиеся здесь скандальным исключением. Одни лежащие тряслись в ознобе под кучами грязной одежды; другие прижимали к животу ватные тампоны, из-под которых сочилась кровь и вываливались внутренности; третьи судорожно держались руками за деревянные планки, как будто больше пуль боялись, что их уронят на каменистую дорогу; а иные лежали до жути спокойно, и жизнь медленно утекала сквозь их раны. Все поднимали глаза на вновь прибывших. Как, еще целы? – словно бы говорили они. Надолго ли?

Наконец батальон добрался до лагеря, где обнаружил новых раненых, которым еще не успели оказать помощь, без повязок, тюрбанов, бинтов и запаха йода. Сержант с белым жирным плечом, развороченным снарядом. Солдат, раненный в живот, державший в руках свои кишки. Подросток без носа, с зияющей дырой посреди лица, откуда, пузырясь, хлестала кровь.

Между ними суетились врачи, фельдшеры, санитары. Крики усиливали ощущение хаоса. Иные стоны были невыносимы.

Отряд резервистов присоединился к своему полку. Адольф сразу увидел Нойманна и Бернштейна. Они крепко обнялись.

– Ох, ребята, как я счастлив! Я так боялся, что вы… ранены…

Он чуть было не сказал «убиты», но вовремя прикусил язык. Нойманн и Бернштейн на радостях этого даже не заметили.

– Добро пожаловать в ад! – воскликнул Бернштейн.

И они засмеялись.

– Добро пожаловать в кандидаты на ранение, на увечье, на смерть, – сказал Нойманн. – Как видишь, предыдущие лауреаты уходят.

И они снова засмеялись.

– Тут или выживешь, или подохнешь. Третьего не дано.

– Делай выбор.

И они снова засмеялись…

Адольф не смел сказать, что находит их странными, какими-то другими. Дело было не только в заляпанной грязью форме, не только в косматых бородах – желтые, восковые лица, лиловые круги под глазами и…

– Дизентерия, – сказал Нойманн, прищурившись.

– Что?

– То, что ты видишь, – следствие дизентерии. Желудки у нас выжжены. Я часами сижу на корточках каждый день. Мог бы вообще не надевать портки.