Гитлер ликовал вместе с толпой, с наслаждением впитывая коллективные эмоции. Он подхватывал каждый лозунг, каждую песню, присоединяя свой голос к тысячам других. Он не слышал себя – только общий громовой крик, нечеловеческий, почти металлический рев – и, крича, растворялся в нем и пропал бы весь целиком, если бы не ощущал себя царапаньем в горле. Его тело было лишь оболочкой, колыхаемой толпой, вибрирующей от движений и голосов окружающих. Он, не терпевший физического контакта, слился с огромной толпой, она наполняла его рот, уши, мозг, сердце; сдавленный, спрессованный, стиснутый, сплющенный, ослепленный, теряя равновесие, переводя дыхание, он на миг вырывался из месива тел, и оно тотчас снова поглощало его. Без удержу, без стыда, без расчета предавался он этим тысячам, потому что они были не отдельными людьми, но народом.

Гитлер находился в Мюнхене и хотел быть немцем. Пусть его родители совершили ошибку, будучи австрийцами и родив его в Австрии, Гитлер знал, что он немец. Это было единственное приемлемое, благородное, достойное его происхождение. Он не мог принадлежать к нации меньше и слабее Германии.

Толпа еще несколько раз всколыхнулась. Потом наступил покой, следующий за наслаждением. Придя в себя, все поняли, что собрание окончено, и рассеялись по улицам.

Гитлер присоединился к группе, которая распевала «Нет прекрасней в мире смерти», направляясь в таверну. Его приняли без колебаний. Достаточно разделить общий пыл, чтобы стать своим. Они пили. Говорили о ненависти к врагу. Провозглашали величие Германии. Предсказывали скорую и окончательную победу. Снова пили.

Спутники Гитлера, молодые буржуа, пылали энтузиазмом. Воспитанные в достатке, обеспеченности и привилегиях своего класса, они погибали от скуки. Они думали, что героизм остался в прошлом и в сказках и им никогда не познать упоения в бою; тоскуя по жизни, полной опасностей, они в восемнадцать лет считали себя кончеными людьми. Война вернула им будущее. Они трепетали от нетерпения. И на их долю наконец-то выпало приключение. Они пили. Война исцелила их, как чудесное лекарство. Она вернула им юность, телесную силу, кипение крови, ноги, чтобы бегать, руки, чтобы драться, стрелять, душить. Она вернула им пол – первозданный, мужской, единственный, тот, что идет в бой. Она подарила им величие, идеал, самоотверженность. Они пили. Какая разница, останутся они в живых или погибнут, – нация их уже благословила. И снова пили.

Гитлер со всем соглашался – такое у него было настроение. Однако он, в отличие от них, хотел бежать от неуверенности в завтрашнем дне, приключений, нищеты и неприкаянности.

Что делал Гитлер в Мюнхене? Повторял венскую неудачу.

Прожив четыре года в мужском общежитии, он дождался наконец, когда ему стукнет двадцать четыре года, – и смог получить отцовское наследство. По завещанию Алоиса Гитлера, оглашенному окружным судом Линца 16 мая 1911 года, ему выдали на руки восемьсот девятнадцать крон и девяносто восемь геллеров. Не предупредив товарищей по общежитию, чтобы не тратиться на отходную, он тихо исчез, вложил часть денег в билет до Мюнхена, а на остальные снял комнату на пару с коммивояжером, с которым познакомился в поезде. Получив деньги и больше ничего не ожидая от нотариусов, он не оставил адреса, надеясь таким образом ускользнуть от военной службы. Через полицейские досье австрийская администрация разыскала его в Германии. Он сказал в свою защиту, что артисту, мечтательному и увлеченному своей миссией, не до бумаг. Потом он две недели ничего не ел и отправился, шатаясь, в Зальцбургский гарнизон, где в феврале 1914-го его комиссовали по причине слабой физической конституции.