— Секретарь сам придет до тебя, Иван Петрович, — сказал старик. — Где вас искать?

— Тут две деревни, — Горшков протянул майору планшетку с картой, — Смородино и Селищи…

— Спасибо, лейтенант, — отстранил Млынский планшетку. — В этих местах я без карты…

— В Смородине староста наш человек, — сказал старик, — а в Селищах… Знакомый твой там. Завхозом был в школе…

— Лукьяныч? — Млынский покачал головой, будто бы сомневаясь.

— Герасим Лукьяныч Павлушкин, — подтвердил старик. — Служит оккупанту, как пес цепной, и считает себя хозяином жизни.

— Передайте Семиренко — буду ждать его в Селищах, — сказал майор.

— Ясно, — кивнул старик.

Вечерняя деревня подремывала в сумерках. За окошками темно — берегли, видно, свет. Пустынно на улице, даже ребятишек нет. И только дымки, вытекавшие из труб, говорили о том, что деревня еще не вымерла.

На том краю, что был ближе к лесу, бабка поднимала воротом ведро из колодца. Увидела — кто-то идет. Щурясь, бабка приглядывалась к прохожему, который шел будто свой, не таясь, выбирая места посуше… В серой шинели, в шапке со звездой, с наганом сбоку… Бабка раскрыла рот, словно бы собираясь крикнуть, и тут же зажала его ладонью.

— Здравствуйте, — сказал Млынский и, не задерживаясь, зашагал по деревенской улице дальше.

Задыхаясь от злобы, рвалась с цепи с хриплым лаем собака.

Мальчонка лет тринадцати постучал в окошко одного из домов.

— Ну кто там? — спросил грубый голос.

— Дяденька, Герасим Лукьяныч велел вас позвать, — сказал подросток.

— А, черт…

У дверей, прижавшись к степе, стоили Бондаренко и двое бойцов из его роты. Лязгнул засов, и на крыльцо вышел человек в накинутом полупальто с белой полицейской повязкой на рукаве. Резкий удар — и из рук полицая выпал карабин.

Двух других полицаев, коротавших время в сельской управе за самогонкой и картами, взял без лишнего шума Горшков. Когда он вошел, один было вскинулся, потянулся к винтовке, но опередивший его Горшков коротким ударом приклада отбросил полицая к стене. А тот, что сидел спиной к двери, так и остался сидеть не шелохнувшись и даже карты не положил. Рядом с ним на столе стояла коробка полевого телефона.

Горшков сел на место сбитого им полицая, поднял его карты, вздохнул и сказал спокойно:

— Если будут звонить, ответишь, что все в порядке. Ход твой? Ну ходи…

Бойцы Горшкова тем временем подобрали винтовки полицаев и, сбив замок со шкафа, вытряхивали из него бумаги…

…А на вечерней улице дремавшей деревни по-прежнему было пустынно и тихо.

Большой пятистенный бревенчатый дом стоял на отшибе от деревни, у мельницы. Рядом с домом — сарай с сухими дровами и стог сена. Между сараем и домом была натянута проволока, к которой цепью привязана собака. На двор, отгороженный плетнем, из раскрытого сарая был вытащен однолемешный плуг. Лошадь у коновязи, мирно пофыркивая, подбирала из ясель остатки сена. Рядом на колоде сидел пожилой, но крепкий еще мужчина в овчинной телогрейке и шапке и чинил сбрую. Справа, так чтобы сподручнее было взять, стоял карабин, прислоненный к колоде.

Собака глухо зарычала. Мужчина поднял голову, увидел человека, неторопливо шедшего к нему от деревни. Его одинокая фигура — подробностей в сумерках было не разобрать — не встревожила хозяина, продолжавшего, поглядывая на приближающегося человека, спокойно заниматься своим делом. Успокоилась и собака.