— Леш, слетай ко мне в землянку, там металлическая коробка на полке под марлей, в ней аспирин. В общем, Мишутку разбуди, он тебе покажет. Давай.

Алеша выскочил из комнаты, едва не налетев на

Млынского, Алиева и Вакуленчука. Млынский, взглянув на деда, спросил у Зины:

— Ну как он?

— Да хуже ему, горит дед Матвей.

Млынский сел, снял шапку и с горечью сказал:

— Пришла беда — открывай ворота…

Дед Матвей заворочался и вдруг негромко произнес:

— Иван Петрович…

Майор не дал ему договорить:

— Ты лежи, лежи, Матвей Егорович, не волнуйся. Что-нибудь придумаем.

Дед Матвей настойчиво продолжал:

— Иван Петрович, Алешку с Мишуткой отправить надо. Они пройдут…

Млынский бросил на него взгляд.

— Да что ты, дед! Риск-то какой!..

— Для тебя — большой, для меня — чуть поменьше, а для них… мальцы… им сподручней прошмыгнуть. Да и Алешка дорогу знает…

— Дети, Матвей Егорович! Жалко, — сказал Алиев.

— А мне что, не жалко? — резко отвечает дед Матвей. — Алешка-то ведь внучек мой, единственная родная душа на свете… Иван Петрович, Москва ведь ждет. Может, сам Сталин ждет. Я Алешке объясню, что и как… Ты только охрану им понадежнее дай, чтоб до самых немецких постов проводили…

Млынский молчит.

— Товарищ майор, — вступает в разговор Зина. — Разрешите мне? Честное слово, пройду.

— Да не пройдешь ты, Зина, — устало сказал дед Матвей. — Первый немец тебя сграбастает… И Петренко по городу шарит, узнает враз…

— Зина, идите к себе в санчасть, Охрим Шмиль тяжело ранен, — сказал майор и повернулся к Алиеву. — Придется посылать мальчишек, Гасан, другого выхода не вижу.

— Да, — соглашается комиссар.

Млынский отдает приказание Вакуленчуку:

— Готовьте ребят в дорогу!

— Есть! — отвечает мичман.

В церкви идет утренняя служба.

Молящихся немного: старушки в черных платках, несколько стариков с бородами и лысеющими головами, плохо одетые, закутанные в платки и шарфы дети.

На большом иконостасе в золотом окладе висит икона божьей матери.

Ветер врывается в разбитую снарядами крышу. Она прикрыта листами железа, которые издают неприятный скрипящий звук. На длинной тяжелой цепи, чуть-чуть покачиваясь, висит огромная, наполовину разбитая хрустальная люстра.

Служба подходит к концу. Закончилась проповедь, прочитанная отцом Павлом. Церковный хор поет последнюю молитву, гулко разносящуюся под сводами церкви: «Господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй, благослови…»

На возвышении стоит отец Павел. Серебряный крест висит на его груди. Когда хор закончил петь, он широко перекрестился, произнес заключительные слова службы: «Христос, истинный бог наш, молитвами пречистне своея матере и всех святых. Помилует и спасет нас, яко благо-человеколюбец». Затем взял обеими руками большой крест и, осеняя им молящихся, спустился с возвышения. Верующие подходили целовать руку отца Павла и крест. С некоторыми он разговаривал, что-то советовал, кого-то успокаивал. Люди уходили, прикладываясь к иконе, висящей па тяжелой колонне, поддерживающей своды церкви.

Алеша и Мишутка, держа в руках шапки, подошли к отцу Павлу. Нагнувшись, он что-то говорил внимательно слушавшей его маленькой сухонькой старушке. Она перекрестилась, поцеловала крест, руку отца Павла и сказала: