море, а не у моря, и держала за руку Жоэль. Показывала ей на прибывающие корабли, поначалу едва различимые, но, войдя в бухту, выраставшие в гигантов. Ржавые, усталые и массивные, они проходили мимо. С палуб им махали солдаты. Жоэль радостно махала в ответ. У Ясмины иссякало терпение, ожидание давно обратилось в лихорадочную тревогу. Каждый день она смотрела, как корабль исторгает из своего чрева усталых мужчин, но только не его, и страх ее нарастал. К вечеру из домов неслось пение, Жоэль танцевала под окнами с другими детьми, а Ясмина молча стояла рядом. Бессмысленно было спрашивать прибывающих мужчин, не встречали ли они ее брата где-нибудь в Италии, а может, в Париже, а то и в Германии, – они бы только качали головой.

Ее время с Виктором остановилось, как сломанные часы, которые никто не мог починить. Скоро и Мори́са здесь не будет. Единственный, кому она еще доверяла. Мори́с, этот странный, молчаливый немец, который уже и немцем-то не был, да он и прежде им не был, ведь немцы – звери. Все говорили об этом, все видели снимки, кинохронику – все, но не Ясмина. Она не хотела видеть. Из страха узнать среди убитых Виктора. Нет, он жив, пока она верит в это. Ты должна сильно-сильно думать о папа́, говорила она дочери, и тогда он вернется! Только здесь, на пирсе, Ясмина отваживалась произнести это запретное слово: папа́. Дома папа́ был мужчиной в очках, с вечной газетой, на коленях которого Жоэль так любила сидеть, пока ее не сгоняли со словами, что папа́ болен.

Ясмина повернулась и посмотрела на белые дома Piccola Сицилии. Следы зимних штормов на отсыревших стенах, обшарпанные голубые ставни, играющие на пляже дети. Все казалось таким маленьким отсюда, таким далеким и неожиданно чужим. Дом, который защищал ее в детстве, теперь душил. Над переулками, где она прежде была свободной, теперь висела сеть из сотен глаз. Шепоток за ставнями, фальшивые улыбки, язвительные вопросы. Когда же, дескать, вернется твой возлюбленный. Месье Ален из Армии Свободной Франции, ага, ну-ну. Люди чуяли ложь, потому что она теряла силу, так на рынке узнают вчерашнюю рыбу по запаху.

Никто не знал точно, когда настроение изменилось. В какой-то момент во взглядах людей, когда Ясмина шла по улице, появилось нечто новое, не просто обычная тяга к пересудам и слухам. Что-то зловещее и мрачное, как будто они боялись встретиться глазами с Ясминой и заразиться от нее чем-то дурным. Отец загонял детей с улицы во двор, когда она шла мимо; мать больше не хотела, чтобы ее дети играли с Жоэль. И вскоре это добралось и до Сарфати. Сначала доброжелательные соседи предостерегали их насчет гуляющей молвы – разумеется, это неправда, что за ужасные выдумки, и кому только пришло в голову пустить такую сплетню? А потом пекарь начал замолкать, как только кто-то из Сарфати входил в его лавку, и лица начали отворачиваться на улицах, и первые бестактные вопросы.

А вы слышали? Нет никакого Алена в Армии Свободной Франции. И Мори́с, чужеземец из Триеста, тоже не отец. Нет, дело куда более неслыханное, избави Бог произнести. Но это объясняет все! Почему не возвращается Виктор. Он не погиб, нет, он бежал от позора!