Я повернулся к старику. Тот глядел на меня. Глядел так, что сразу было ясно: теперь моя очередь, и спорить нет смысла.

— Бистро, — сипло поторопил Штаммбергер.

— А вы?

— Я за вами. Надо собраться силы.

Спорить я не стал. Поднялся, подошел к основанию водонапорки. Ржавая лестница обожгла ладони холодом.

«Все-таки я сегодня сдохну, — пришло некстати в голову. — Или Фарафонов пристрелит, или замерзну, или загнусь от какого-нибудь воспаления легких».

На морозе в мокрой одежде бегать вредно. И после таких пробежек, если хочешь жить, надо куда-то, где тепло и сухо. А я среди зимы. Без крыши над головой, без очага. Даже без возможности переодеться.

Перехватывая руки и переставляя ноги, я принялся карабкаться по ржавой лестнице. Поцарапанное плечо ныло и тянуло.

Вот что такое дом. Возможность согреться, переодеться, отлежаться, зализать раны. Место, где я могу чувствовать себя защищенным. Вот куда я все время бегу и чего ищу.

«Идиот, — одернул я сам себя, — нашел время и место для откровений».

Конструкция, которую язык не поворачивался назвать лестницей, скрипела и скрежетала. Чем выше я поднимался, тем сильнее штормило. Не то ветер здесь был сильнее, не то крепеж у основания лучше сохранился, но мотало наверху серьезно.

От мерцающего неонового света и мелькающих ржавых ступеней начало подташнивать, хотя я никогда не жаловался на укачивание и прочие морские болезни. В глазах рябило, начала кружиться голова. Я замер, выравнивая дыхание, собираясь с силами.

Муть отступила. Головокружение сменилось слабостью. Холодный ветер пробирал до костей.

Только бы не грохнуться. Если сорвусь, облегчу Фарафонову жизнь. Ему не только ловить, но и убивать меня не придется.

Взвешивая и рассчитывая каждое движение, ступенька за ступенькой я преодолел последние метры.

Лестницу резко мотнуло в сторону. Я замер, удерживая равновесие, хотя первым желанием было без оглядки рвануть вперед, на крышу бака.

Ржавая конструкция качнулась в обратную сторону. Верхний крепеж лестницы почти совсем сгнил. Если ниже она была хоть как-то закреплена, то здесь держалась на одном изъеденным коррозией болте и проржавевших, уходящих наверх перилах.

Я очень медленно перенес вес и взялся за край верхней площадки. Почувствовал, как меня хватают за руку, тянут вверх. Вцепился, подтянулся на здоровой руке. Вскарабкался на холодное, ржавое железо, перевел дыхание. Почти физически почувствовал, как примерзаю к крыше бака.

— Сережа, хорошо? — мяукнул над головой заботливый голос Звездочки.

— Нормально, — хрипло выдавил я. — Только очень холодно.

С ближнего края водонапорной башни просматривалось все поле, мерцающее в дрожащем неоновом свете. И граница слоя, из-за которой должны были вот-вот явиться люди Фары.

У дальнего края крыши высилась, наливаясь тяжелым золотом, слепящая стена света. Видимо, именно здесь находится точка перехода, о которой говорил немец. Надо бы скорее уходить, а то мы с такой подсветкой за спиной — мишень круче, чем в тире.

Я доковылял до перил, наклонился и помахал Штаммбергеру:

— Вольфганг, скорее.

В первое мгновение показалось, что ученый меня не услышал и не увидел. В груди похолодело от страха. Может, он там уже мертвый? Сидит в этом неоновом мерцании. Или ему стало плохо, он потерял сознание. А мы здесь, наверху, и не можем помочь. Надо спуститься…