И тогда у меня не осталось выбора. Гурьев, когда обучал меня стопроцентно летальным заклятиям, говорил, что их можно использовать лишь тогда, когда ничего другого не остаётся, когда испробованы все другие способы. Но если сейчас был не такой случай, то я не представлял, что ещё должно было случиться, чтобы был такой.

Я встретился взглядом с Нойнером, он не отвёл глаз, и это было мне на руку. Я сконцентрировался и буквально вложил в его голову следующую картину: я подхожу к нему, резким и сильным ударом правой руки пробиваю ему грудную клетку и сжимаю его сердце. Сжимаю быстро и сильно, а затем вырываю.

Всё произошло очень быстро — я даже не успел почувствовать страх своего противника. Он просто рухнул на пол арены, уверенный в том, что я вырвал ему сердце. Рухнул и затих. Я же, всё ещё окаменевший по пояс, продолжил стоять и наблюдал, как рефери подбежал к Нойнеру, сразу же понял, что к чему, и дал знак лекарям.

Трое лекарей бросились на арену и принялись откачивать моего противника. Шансов у них было немного. Это «задохнувшегося» от внушения бойца можно привести в порядок за минуту, а остановка сердца — штука серьёзная, именно поэтому такой навык был запрещён на поединках и не изучался в обычных магических академиях. И мне бы его не показали, если бы не подготовка к спецоперации. Но как оказалось, изучил этот приём я не зря — он спас мне жизнь. Правда, неизвестно какое наказание теперь меня ожидало, но каким бы оно ни было, я был уверен, что это лучше, чем быть проткнутым хрустальным колом.

Рефери не стал дожидаться результата работы лекарей и объявил меня победителем. Трибуны отреагировали на это довольно сдержанно: то ли все болели за Нойнера, то ли таким образом выражали своё отношение к использованию мной летального заклятия. Но мне на это было плевать, единственное, что меня интересовало — накажут ли меня?

Пока я думал о своих перспективах, на арену вышел Айзеншмид. Он привёл меня в порядок, сняв остатки окаменения, и сказал:

— Ещё больше впечатлил.

Лаконичность преподавателя вызвала у меня невольную улыбку. Я хотел поинтересоваться у гауптмана, каких последствий мне теперь ожидать, но не успел — к нам подошёл Нидербергер. Руководитель центра «Ост» с уважением оглядел меня и произнёс:

— Не знаю, что ты с ним сделал, Гроховски, но это было эффектно. Поздравляю с победой на турнире!

— Благодарю Вас, господин майор! — ответил я. — Можете освобождать на своей полке место для кубка. Надеюсь, мне его дадут.

— Дадут его тебе в любом случае, — сказал Нидербергер. — Ты его заслужил. А вот насколько будет торжественной церемония, зависит от того, откачают ли Нойнера.

— Откачают, — заметил Айзеншмид. — Уже откачали.

С чего гауптман так решил, я не понял — с моим бывшим соперником всё ещё возились лекари, и со стороны особых улучшений заметно не было.

— Что ты с ним сделал, Гроховски? — неожиданно спросил меня Нидербергер.

— Не знаю, — соврал я, но потом подумал, что Нойнер всё равно расскажет о своих ощущениях, и добавил: — Я просто очень сильно захотел его убить, и он упал.