– Руки.

Завели зэки привычно руки за спину, где их ремешками стянули.

– Шагай!..

В лагере беглецов на плац поставили, в кружок, лицом друг к другу. Стоят беглецы, в землю смотрят – муторно на душе у них, что-то теперь будет? Что бы ни было, а добра ждать не приходится.

Час стоят. Два…

– Выводите личный состав, – приказал Пётр Семёнович. – Весь!

– А как же… Они по разным баракам.

– Повяжите на лица марлевые повязки, у нас здесь карантин, кажется. Распорядитесь, чтобы в санчасти взяли. Если не хватит, тряпки на полосы рвите.

Стоят зэки, только глаза и видно. Точно – карантин. Перед строем беглецы. Пётр Семёнович подошёл, глянул во все стороны. Вздохнул. Сказал громко, но как-то по-отечески:

– Побег у нас. Чего делать будем?

Молчат зэки и командиры молчат. И беглецы молчат. Все ждут чего-то.

– Ну что? Никто ничего не придумал? Тогда так – за побег высшая мера беглецам следует. Про то все знают. Может, кто хочет за них поручиться? Есть такие?

Тишина. Не принято на зоне за кого-то впрягаться – самому бы уцелеть. Сегодня ты…

– Нет заступников? Тогда – отводи их в сторону. Вон туда. Из какого они отделения?

– Из третьего.

– Третье отделение – два шага вперёд. – Пошёл Пётр Семёнович вдоль строя, в глаза зэкам заглядывая. Смотрит не зло, даже как-то сочувственно. Спрашивает: – Что же вы не уследили за приятелями своими? Ведь должны были знать, догадываться. И ночью заметить, тревогу поднять. А вы смолчали… Нехорошо, очень нехорошо, совсем нехорошо… Кто у вас за командира? Выходи.

Вышел командир. Замер.

Идёт Пётр Семёнович, смотрит и под взглядом его зэки глаза опускают, словно виноваты в чём.

– Ты! – ткнул пальцем в грудь Пётр Семёнович.

Вышел боец. Идёт дальше «пиджак».

– Ты!

Зароптали негромко в строю, кто – не понять, рты повязками закрыты:

– Мы за беглецов не ответчики!

– А кто? – остановился Пётр Семёнович. – Уговор был, коли кто из отряда побежит, всем за него ответ держать… Отводи их в сторону. Добровольцы приговор в исполнение приводить есть?

И опять молчание.

– Тогда ты, ты, ты…

Выходят бойцы, встают рядком.

– Веди всех к штабу. И тех, и тех…

Стены у штаба добротные, из толстых брёвен сложены, окна с трёх сторон, одна стена – глухая. Туда пленников и подвели.

– Стой!

Толкнули приговорённых к стене, и заложников, из строя вытащенных, туда же.

– Слушать всем! – поднял руку Пётр Семёнович. – Впредь за побег или попытку всякий беглец будет подвергнут высшей мере. Из отряда его будет взят и расстрелян командир и каждый пятый, из других отрядов каждый двадцатый и все, кто знал и не упредил. Такие правила. Но это не всё… Близкие родичи беглецов будут выселены из мест постоянного проживания, всё имущество, дома, денежные средства и скотина, если таковые имеются, – конфискованы и переданы в пользу государства.

Притихли зэки так, что дыхание каждого слышно.

– Старшие мужчины в семье – отец или братья, арестованы и направлены в исправительные лагеря сроком на десять лет, либо, если побег повлёк за собой гибель бойцов – двадцать пять лет или исключительную меру. Вот так. – Повернулся к беглецам: – Подвели вы родственников своих – нынче осень, за ней зима, холода, метели, сошлют их в Сибирь – доживут ли они до весны?