Даже в 1957 году около 40 % всей мировой торговли осуществлялось еще в английской валюте, и Банк Англии надеялся, что такое положение сохраниться и в дальнейшем^>17. «Политика Соединенного Королевства, – сказал высокопоставленный сотрудник Банка Англии Джордж Болтон, – по-прежнему строго ориентирована на поддержание и расширение использования фунта стерлингов как международной валюты»^>18. Однако в условиях развала империи и начала ослабления фунта стерлингов (тогда курс был зафиксирован на уровне 2,8 доллара за 1 фунт стерлингов) это оказалось под страшной угрозой. «Мы унаследовали старый семейный бизнес, который некогда был очень прибыльным и здравым, – отмечал в конце 1956 года премьер-министр Великобритании Энтони Иден. – Сегодня обязательства вчетверо превышают активы… Не знаю, кто теперь купит банковскую систему зоны фунта стерлингов»^>19. Именно тогда подобная ситуация, казавшаяся почти непереносимой для убеленных сединами господ капиталистов, и вывела на сцену нечто совершенно новое.

Министр финансов Великобритании хотел остановить утечку капитала, ограничив кредитные операции британских банков за рубежом. Однако у Банка Англии, который не мог спокойно видеть крайнее унижение лондонских банкиров, имелся в запасе совсем другой план восстановления нарастающего дисбаланса британских финансов. План сводился к повышению процентных ставок ради привлечения в Лондон новых денег и к подавлению потребления и спроса на импортные товары. Ну а если его реализация ввергнет страну в рецессию – что ж, пусть будет рецессия. В данном случае мы имеем классический пример извечного конфликта между финансовым капиталом, с одной стороны, и демократически избранными политиками и другими секторами экономики – с другой. Следующий премьер-министр Гарольд Макмиллан к своему удивлению обнаружил, что в законе 1946 года о национализации нет ни единого положения, позволившего бы ему принудить Банк Англии к изменению курса, поэтому пригрозил изменить закон так, чтобы получить контроль над банками и отдавать им приказы напрямую. Вероятно, в этот момент он понял, кто в действительности приводит в движение рычаги экономической власти.

Лорд Кобболд, управляющий Банка Англии, яростно утверждал, что такие полномочия, как отдавать распоряжения банкам, принадлежат ему и только ему ^>20. Кобболд пошел и дальше, пригрозив обанкротить правительство, если то попытается что-нибудь предпринять. В конце концов Макмиллан сдался. «Фунт стерлингов, – пишет Гари Берн, – был спасен без каких-либо неудобств для Сити. В битве с министерством финансов Банк Англии одержал победу» ^>21. Однако Макмиллан вырвал одну уступку. Правительство получало возможность налагать ограничения на кредиты в фунтах стерлингов. Эта мера прежде всего имела отношение к лондонским торговым банкам, которым международная арена была жизненно необходима, и могла закончиться для их деятельности погребальным звоном. Так по крайней мере казалось, но обернулось все иначе: в своих международных операциях банки перешли с фунтов стерлингов на доллары. И Банк Англии не попытался пресечь этот новый бизнес. Более того, он решил даже не контролировать его. В Банке Англии просто сочли это ненужным, поскольку такие сделки происходили за границей. Но в действительности они проводились в пределах суверенного пространства Великобритании, и регулировать их не разрешалось никому и нигде. Частные банкиры нашли все-таки свой план побега из той тюрьмы строгого режима, куда их заключили после Второй мировой войны.