– Флаг в руки! – и развернувшись к своим, скомандовал: – Повесить суку! – достала вся эта ботва, столько слов на одного выблядка!
Далеко ходить не надо – с двух сторон посадка. Но и сухой ветки – слишком много для такой мрази. Прямо напротив нас – убитый короб когда-то синей будки – бывший пост ГАИ на городском въезде. Сварганить удавку из ржавого обрывка троса – минутное дело.
Приговоренный, поскуливая, зажимается: стремится и внутренне, и телом, свернуться в клубок. Хуй-на-ны, тебе – красавчик! Ты со своей кодлой ублюдочной – женщин на асфальте распиная – давал кому в себя уйти? Вот и хавай свое же дерьмо, тварь – лови полной грудью и раззявленным хлебальником! Жаль, времени нет – повозиться с тобой, как следует… да и пачкаться о тебя, недоношенный…
Поволокли "мышата" свою очумелую куклу к её последнему пристанищу. Замыкают Жихарев и Гридницкий… Внезапно в моей голове срастаются две разнонаправленные линии…
– Стоять! Гридня – сюда, бегом.
Лёха, словно катапультой подброшенный, взлетает на броню. Взгляд – изо рта слова вырывает: "Только маякни, командир – что?!"
– Слышь, сынок, пойди-ка – оттяпай всё, что у придурка меж ног телепается. Западло такому гнусу – мужиком подыхать.
Пацан растянулся в зловещей улыбке и, ничего не ответив, спорхнул с башни. Через мгновение "мышата", замелькав ножами, срывают с Сявы штаны. Леха подходит к тому в упор, ухватывается что-то левой рукой внизу, кивая на меня головой, шелестит в, внезапно завывшее, перекошенное от ужаса лицо, и резко – на себя и вверх – рвёт правой. Вой перекатывается в животный визг. Бьющееся в руках тело доволакивают до будки и всовывают в петлю.
Мерзко… Не из-за сегодняшнего живодерства: тут, как раз – нормально…
Коль уж доведется мне в аду гореть, то не за Сяву, а за вот это – "сынок". Пацаны и так у меня – на всю балду подорванные, только успевай притормаживать. Так нет же, поди – еще и попалачествуй… "Сынок"!
Из толстого троса удавка – никакая. Оно и к лучшему. Не выскочил из узла и – ладно. Сява умирал медленно и, наверняка, очень страшно. Минуты три, не иначе, тело крутилось вьюном и, пачкая кровью бетон, пыталось просунуться вверх по отвесной стене. Порубленные пальцы упорно держались за никак не затягивающийся, стальной ошейник. Булькающий хрип и сипение, наряду с брыканиями, выдавали мощный резерв воли к жизни. Наконец, издав низом протяжный булькающий звук, тело обвисло. На землю упала полужидкая куча. Потянуло.
– Испустил зловонный дух… – констатировал, как никогда разговорчивый сегодня Антоша. Надо будет выяснить вечерком, чего это он – такой веселый. Узнаю про травку – глаз на жопу натяну!
– Жихарев! Давай, Юра – сюда… – когда взводный-один залез на броню, спросил: – У тебя, там, нигде, случаем, не завалялось заветной фляжки?
Икона моих волкодав, как показалось, впервые за день широко улыбнулась и, прикусив высунутый краем кончик языка, подмигнула, уже ныряющему в десант, понятливому Гридницкому:
– Обижаешь, командир… Ща – сделаем!
ГЛАВА VI. НОВОБУЛАХОВКА
Разжогин сегодня с самого утра сам не свой. Несколько раз перебил спокойный рассказ Деркулова, а потом и вовсе, зажав раздражение в кулак, выключил аппаратуру…