— Франц? — прошептал Джулиан.

— Его нет, — ответил я.

— Нет?

— Он исчез.

— А Хелена?

— Она в безопасности.

— Может… Может кто-нибудь сказать ей? Что со мной все в порядке?

Мы с Гиоргосом переглянулись. Я кивнул.

— Спасибо. — Джулиан снова припал к бутылке, и из глаз у него потекли слезы, словно вода наполнила его череп. — Он же и сам этого не хотел.

— Вы о чем?

— Франц. Он… Он просто обезумел. Я знаю. С ним иногда бывает такое.

— Возможно, — кивнул я.

Рация Гиоргоса зашипела, и он вышел на улицу.

Спустя некоторое время он снова засунул голову внутрь:

— «Скорая помощь» ждет внизу, на дороге. — И опять исчез.

Вонь была и впрямь невыносимая.

— Мне кажется, Франц в глубине души надеялся, что мы вас найдем, — тихо проговорил я.

— Думаете? — спросил Джулиан.

Я догадывался, что он знает о смерти Франца. Он словно умолял меня рассказать ему то, о чем он хочет услышать. Услышать, чтобы воскреснуть. Так я и поступил.

— Он раскаивался, — сказал я, — он напрямую сказал, что вы здесь. Ему хотелось, чтобы я спас вас. Он же не знал, что я такой несообразительный.

— Это так больно, — проговорил он.

— Знаю, — сказал я.

— Что же делать?

Я огляделся и, подняв с пола серый камушек, вложил его в руку Джулиана.

— Надо сжать его и представить, как он высасывает из вас боль.

Привезли кусачки, и Джулиана отправили в больницу.

Я позвонил Хелене — сообщил, что Джулиана нашли и что он жив. Пока я говорил, до меня вдруг дошло, что я, расследуя убийства, ни разу никому не сообщал о том, что дорогой их сердцу человек найден живым. Впрочем, Хелена отреагировала так же, как и те, кому я приношу известие о смерти: сперва непродолжительное молчание, пока мозг, видимо, пытается отыскать причину ошибки, объяснение, почему это невозможно, а после, когда это ему не удается, плач, свидетельствующий о том, что мозг вынужден принять эту весть. Нередко даже виновный ревнивец принимается рыдать, причем иногда сильнее, чем невиновные. Но Хелена плакала иначе. Слезы радости. Слепой дождь. Он растревожил во мне что-то, какое-то зыбкое воспоминание, и к горлу подкатил комок. И когда Хелена, рыдая, пробормотала слова благодарности, мне пришлось откашляться и лишь потом ответить — иначе голос у меня наверняка сорвался бы.

К вечеру, когда я приехал в больницу в Потии, Хелена уже сидела возле кровати и держала Джулиана — у того явно прибавилось сил — за руку. Девушка, вероятно, решила, будто Джулиана спасли благодаря моей блестящей сообразительности, и я не стал говорить о том, что из-за недостатка у меня воображения юноша едва не погиб.

Я попросил разрешения переговорить с Джулианом наедине, и Хелена, прежде чем покинуть нас, схватила мою руку и поцеловала ее.

Рассказ Джулиана совпадал с тем, как я представлял себе развитие событий.

По пути в больницу после стычки в баре они с Францем снова сцепились.

— Я солгал, — признался Джулиан, — сказал, что поговорил с Хеленой, открылся ей и что она меня простила и сказала, будто любит меня. И ему лучше отступиться и побыстрее забыть ее. Да, это была ложь, но я-то все равно собирался потом позвонить Хелене и не сомневался, что все будет так, как я сказал. Но Франц закричал, что все это вранье, съехал на обочину, открыл бардачок и вытащил пистолет, который купил в Потии.