Одд спустил курок. Грохнуло с треском, словно ревущее, взрывное пламя, как будто чувства вытянули время — в суперзамедленной съемке он слышал, как вспыхивает и горит порох, а звук вырастает до крещендо аплодисментов.

Одд Риммен открыл глаза. По крайней мере, подумал, что открыл. В любом случае он его увидел. Свет.

«Идти на свет». Слова Софи. Редактора. На протяжении всей своей писательской биографии он прислушивался к ее советам и полагался на них.

Вот он пошел на свет. Свет его ослепил. Он никого не видел в темноте за светом, только слышал, как становятся еще громче оглушительные аплодисменты.

Слегка поклонившись, он сел на стул рядом с Эстер Эббот, энергичной журналисткой, у которой, несмотря на почти по-мужски грубую внешность, во взгляде было нечто мягкое, на что он обратил внимание несколько минут назад в гардеробе.

— Давайте сразу перейдем к делу, господин Риммен, — сказала Эстер Эббот. — Я держу в руках роман «Возвышенность», о котором мы и поговорим. Но для начала: думаете, вы когда-нибудь напишете еще одну столь же хорошую книгу?

Сощурившись, Одд Риммен воззрился в зал. Смог разглядеть некоторые лица в первых рядах. Они пристально на него смотрели, кто-то почти улыбался, будто им уже сообщили, что он скажет что-то смешное или гениальное. Он знал: не важно, что он скажет, — истолкуют его слова в самом положительном ключе. Будто играешь на инструменте, который наполовину играет сам, осталось только коснуться клавиш, открыть рот.

— Вам решать, что хорошо, а что нет, — сказал он. — Все, что я могу сделать, — сочинять истории.

Зал словно окутала тишина. Как будто всеобщее внимание сосредоточилось на том, чтобы вникнуть в истинную глубину слов. Господи!

— Ну конечно, ведь вы Одд Дримин, Одд Мечтатель, — сказала Эстер Эббот и порылась в бумагах. — Вы все время сочиняете?

Одд Риммен кивнул:

— Абсолютно. Каждую свободную минуту. Я сочинял перед самым выходом на сцену.

— Вот как. А сейчас вы тоже сочиняете?

Смех зрителей перешел в выжидательную тишину, когда Одд Риммен повернулся и посмотрел на них. Чуть улыбнулся, подождал. Дрожащие, трепетные, но одухотворенные секунды…

— Надеюсь, нет.

Раздался смех. Одд Риммен старался не улыбаться чересчур широко. Но ясное дело, трудно удержаться, когда тебе прямо в сердце вводят безоговорочную любовь.

— Ай!

Я посмотрел в зеркало.

— Что-то не так?

— Вот, — сказала полная женщина, сидевшая на заднем сиденье, держа что-то указательным и большим пальцами.

— Что это? — спросил я, вновь переводя взгляд на дорогу.

— Не видите? Сережка. Я на нее села.

— Извините, — ответил я. — Наверно, кто-то из пассажиров потерял.

— Да я понимаю, но как?

— Прошу прощения?

— Сережка просто так не свалится, если сидеть прямо.

— Не знаю, — сказал я и затормозил — мы подъезжали к единственному перекрестку со светофором, и горел красный свет. — Сегодня вы мой первый пассажир, я только что машину принял.

Мы стояли, и я снова посмотрел в зеркало. Женщина рассматривала сережку. Та застряла между сиденьями и выскочила, когда подушки с обеих сторон придавило задом.