Одд Риммен сделал шаг вперед.

Он успел услышать окрик от стоявшего рядом на тротуаре человека — затем его заглушил рев моторов. Он видел, как на него несется стена машин. Да, думал он, но не здесь, не так, в банальной дорожной аварии, которую спишут на несчастный случай.

Миндалевидное тело решило бежать, и он как раз успел на другую сторону до того, как мимо промчались машины. Он не остановился, побежал дальше, пробирался между людьми или расталкивал их на переполненном лондонском тротуаре. Ему вслед неслись английские ругательства, в ответ он бросался французскими, они были получше. Переходил улицы и мосты, пересекал площади и поднимался по лестницам. После часовой пробежки он запер дверь тесной сырой квартиры — одежда, даже куртка, вся промокла от пота.

Сев за кухонный стол с бумагой и ручкой, он написал прощальное письмо.

Это заняло всего пару минут, эту речь он столько раз произносил самому себе, что ему не требовалось времени на раздумья, не нужно было редактировать. Кроме того, в мгновение ока вернулась искра. Искра, которую он потерял, когда в его жизнь вошла Эстер, которую он вернул, когда убил Райана, и отчасти снова потерял, когда Эстер забеременела. Когда он положил предсмертную записку на кухонный стол, его осенило — возможно, это единственный абсолютно идеальный из всех написанных им текстов.

Одд Риммен собрал вещи в небольшую сумку и доехал на такси до вокзала Сент-Панкрас, откуда каждый час ходили скоростные поезда до Парижа.

Ждал его темный и тихий дом.

Он заперся.

Было тихо, как в церкви.

Он поднялся наверх, разделся и принял душ. Затем вспомнил, как Райан умер на полу в гостиной, и пошел в туалет. Он не хотел, чтобы его нашли с полными штанами дерьма и мочи. Потом надел свой лучший костюм — именно в нем он был в тот вечер в Театре Чарльза Диккенса.

Он спустился в подвал. Там пахло яблоками, и он остановился, пока на потолке мигала люминесцентная лампа — как будто не могла определиться.

Когда она засветилась ровно, он подошел к печи, открыл дверцу и достал пистолет.

Он видел в кино, читал в книгах, да и сам озвучивал мысли Гамлета по поводу самоубийства (to be or not to be)[20], когда он, тогда еще гимназист, крайне неудачно выступил на ученическом вечере. Колебание, сомнение, внутренний монолог, мотающий тебя из стороны в сторону. Но сомнений Одд Риммен больше не чувствовал, все дороги тем или иным образом вели сюда, вот единственно верное окончание. Настолько верное, что ему даже не было грустно — даже наоборот, последний триумф рассказчика. Put your gun where your pen is[21]. Остальные так называемые сочинители пусть сидят на сцене, купаясь в дешевой любви публики, и лгут самим себе и всем присутствующим.

Сняв пистолет с предохранителя, Одд Риммен приложил его к виску.

Он уже видел заголовки.

И после — место в учебниках истории.

Нет, место романа «Ничто».

Итак.

Закрыв глаза, он положил палец на курок.

— Одд Риммен!

Голос Эстер.

Он не слышал, как она вошла, но теперь она выкрикивала его имя издалека, может, из гостиной. И что странно, полное имя, как будто хотела, чтобы он появился целиком, показался.