Первая предвоенная гроза разразилась над головой корнета Шемета уже в конце февраля. Пруссия, уступив вооруженному давлению Франции, подписала с Наполеоном союзный договор на случай войны с Россией. Многие прусские офицеры, еще недавно видевшие в Российской империи союзника в борьбе за независимость своей родины, покинули ее, перейдя на службу к императору Александру. Но на Шемета, прусское подданство которого невыгодно сочеталось с литовским родом, пала тень подозрения в неблагонадежности. Из Вильны, где располагалась Главная Квартира Первой армии, пришло распоряжение перевести его в Ригу, в один из двух запасных эскадронов полка. Что, в сущности, означало отстранение от действительной службы и негласный надзор.

Мечты о славе, которые в преддверии близкой войны пьянили юного корнета, грозили развеяться прахом. В отчаянии он бросился к шефу полка, Якову Петровичу Кульневу, в самых пылких выражениях и со слезами на глазах уверяя грозного генерала в своей готовности отдать жизнь на поле брани с французом. Свою страстную речь по неизгладимой привычке Шемет перемежал ссылками на римских и греческих героев, чем заслужил полное одобрение Кульнева, питавшего к древней истории живой интерес. Генерал пообещал отправить в Вильну реляцию о благонадежности корнета и пригласил к обеду, заметив только, чтобы приходил со своим прибором, поскольку у него самого всего один.

Слух о несостоявшемся переводе в Ригу, однако же, просочился и пошел бродить, прирастая небылицами и подробностями. А в середине марта в Тельши примчался посыльный из Мединтильтаса с письмом, адресованным шефу полка, в котором граф Ян Казимир Шемет сообщал, что отказывает сыну, не повиновавшемуся родительскому приказу вернуться к родным пенатам, в денежном содержании. Столь тонкий политический ход старого графа преследовал своей целью как обезопасить Мединтильтас от возможных санкций со стороны прусской короны, так и упрочить положение Войцеха. В личном письме, переданном с тем же посыльным, он благословлял сына на ратный труд и желал ему успехов на избранном поприще.

События эти имели двоякие последствия. Полковые товарищи горячо сочувствовали юному корнету и, как могли, старались подсластить горькие плоды неуклонного исполнения воинского долга. Местная же шляхта, очевидно, усмотрела в произошедшем повод для оскорбленного достоинства и тщетных сожалений об упущенных возможностях. После дошедших в Тельши с некоторым запозданием известий об отклонении Государем плана Огинского по восстановлению Великого Княжества Литовского из западных провинций Речи Посполитой, многие паны горделиво удалились в свои имения, молчаливо выказывая свое неодобрение военным властям.

Тем более удивительным показалось Войцеху приглашение к пану Азулевичу, богатейшему из здешних помещиков. Внимание к простому корнету, в обход гораздо более влиятельных и заслуженных офицеров полка, несомненно, было связано с его происхождением и ходившими вокруг него противоречивыми толками.

О принятом приглашении Войцех пожалел еще до того, как сели обедать. Дам в числе собравшихся было всего две — пани Анна Азулевич, взирающая на своего супруга преданными глазами, и его некрасивая вдовая сестра с потупленным взглядом. Дело, конечно, было не в самих дамах, а в их почти полном отсутствии. Если до того у Шемета еще могли быть сомнения в цели приглашения, то, при виде сосредоточенных и полных тревоги лиц гостей, самых богатых и родовитых местных помещиков, они полностью развеялись.