Через пару минут генералы Богатырев и Жаров на собственных руках вынесли из медсанчасти раненого. Он был в бессознательном состоянии.
Богатырев и Жаров втащили раненого на заднее сиденье «Чайки». Спустя минуту начальник тюрьмы, запыхавшись от бега, вручил Богатыреву тонкую папку, в которой был лишь один документ. На бланке МВД СССР значилось:
УТВЕРЖДАЮ
НАЧАЛЬНИК ОТДЕЛА РАЗВЕДКИ МВД СССР генерал-майор внутренней службы А. Краснов
ПОСТАНОВЛЕНИЕ ОБ ЭТАПИРОВАНИИ ЗАКЛЮЧЕННОГО
Москва, 19 января 1982 г.
Рассмотрев материалы дела о телесном повреждении, полученном при превышении необходимой самообороны в момент задержания браконьера сотрудником Южно-Сахалинского областного управления внутренних дел капитаном Сидоровым И.И., и учитывая, что капитан И.И. Сидоров подозревается в корыстных связях с главарями нелегальной «левой» экономики Южно-Сахалинского края, Заместитель начальника Отдела разведки МВД СССР полковник Олейник ПОСТАНОВИЛ:
1. Этапировать капитана Сидорова И.И. из следственного изолятора УВД Сахалинского Облисполкома в Следственный изолятор № 1 ГУВД Мосгорисполкома для дачи показаний в Отделе разведки МВД СССР.
2. До выздоровления Сидорова И.И. содержать его в медсанчасти Следственного изолятора № 1 с соблюдением правил особой секретности по инструкции № 17 от 15 сентября 1971 года.
Зам. начальника Отдела разведки МВД СССР полковник внутренней службы
Б. Олейник
Взвыв сиреной, «Чайка» вымахнула из тюремного двора и помчалась из Сокольников в центр Москвы, на Грановского, в хирургическое отделение Кремлевской больницы. Это был первый в практике кремлевских врачей случай, чтобы больного доставили им на хирургический стол прямо с тюремного матраца. Дежурный хирург, приказав ассистентам готовить больного к ампутации ноги, сказал Светлову, что в ближайшие час-полтора о допросе больного не может быть и речи. Светлов, матерясь, вышел из ординаторской, сказал генералу Жарову:
– Хорошо бы здесь охрану поставить, товарищ генерал. Потому что он такой же сахалинец и Сидоров, как я!
– Поставлю. Надо брать этих Краснова и Олейника…
– Нет, – ответил Светлов. – Пока не надо. Рано. – И взглянул на часы. Было 11 часов 50 минут. С момента гибели Нины Макарычевой прошло чуть меньше 42 часов. И совсем немного оставалось до расплаты с ее убийцами, до «салюта», о котором мы говорили с ним сегодня рано утром у Кремлевской стены.
Оставив в больнице капитана Арутюнова, Светлов поехал в МУР ждать телефонного звонка из Западного Берлина.
Армейская «Волга» полковника Труткова выехала из ворот крепости, где размещается советское посольство, прокатила по Унтер ден Линден и свернула на Фридрихштрассе. Говорливый румянощекий полковник уже осточертел мне своей дотошной заботливостью и болтовней. Можно было подумать, что он родился и вырос в этом городе, удивительно похожем на какой-нибудь Сталинград или Куйбышев – не столько деталями своей архитектуры, сколько общим впечатлением от нее. Та же тяжелая, серо-влажная окаменелость зданий и витрины с фотостендами местных газет и портретами передовиков социалистического труда – совсем как в какой-нибудь полтавской или воронежской «Правде». И на улицах люди с точно такими же озабоченно-замкнутыми лицами. Даже возвышающиеся чуть не на каждом перекрестке стеклянно-бетонные стаканы с полицейскими сделаны по нашему милицейскому образцу. Или наши – по их, черт их знает!… Полковник Трутков отвлекал меня от этих сравнений. Он без умолку сыпал названиями исторических мест, улиц, площадей – с той самой минуты, как мы еще два часа назад въехали в Берлин, чтобы получить западно-германские визы и отметиться в советском посольстве. Бранденбургские ворота, университет имени Гумбольдта, Комическая опера, Лейпцигерштрассе, руины какого-то универмага, руины еврейской синагоги, «вечный огонь» напротив Государственной оперы, возле которого – точно, как в саду у Кремля или на Красной площади у Мавзолея – чеканно-гусиным шагом происходит смена караула. И снова – тяжелые прусские здания и улицы с редкими и потрепанными, как в каком-нибудь Воронеже, автомобилями.