— Истинная правда! А следующий папа, у Малахия «Кормчий с черного моста», это Григорий Седьмой, Анджело Корраро, венецианец. А «Бич солнечный»? Не кто иной, как критский Петр Филаргон, Александр Пятый, у которого солнце в гербе. А поименованный в пророчестве Малахиевом «Олень Сирений»…

— И тогда хромой выскочил, как олень, и язык немых радостно воскликнет. Ибо взольются потоки вод…

— Окстись, Исайя! Ведь олень это…

— Это кто же? — фыркнул Шарлей. — Знаю, знаю, что вы втиснете сюда, как ногу в тесный башмак, Балтазара де Косса, Иоанна Двадцать Третьего. Но это ведь не папа, а антипапа, никак не сочетающийся с перечнем. Кроме того, скорее всего ни с оленем, ни с сиреной не имеющий ничего общего. Иначе говоря, здесь Малахия наплел. Как и во многих других местах своего знаменитого пророчества.

— Злую, ох злую волю проявляете, господин Шарлей! — взъерепенился Фома Альфа. — Придираетесь. Не так следует к пророчествам подходить! В них надобно видеть то, что абсолютно истинно, и именно это считать доказательством истинности целого! А то, что у вас, как вы полагаете, не сходится, нельзя называть фальшью, а скромно признать, что, будучи малым смертным, вы не поняли слова Божиего, ибо не было оно однозначным. Но время правду докажет.

— Хоть сколь угодно времени истечет, ничто лжи в истину не превратит.

— Вот в этом, — вклинился с усмешкой Урбан Горн, — ты не прав, Шарлей. Недооцениваешь, ох недооцениваешь ты силу времени.

— Все вы профаны, — провозгласил со своей подстилки прислушивавшийся к разговору Циркулос. — Неучи! Все. Право, слушаю я и слышу: stultus stulta loquitur[434].

Фома Альфа указал на него головой и многозначительно постучал себя по лбу. Горн хмыкнул. Шарлей махнул рукой.

Крыса посматривала на происходящее мудрыми черными глазками. Рейневан посматривал на крысу. Коппирниг посматривал на Рейневана.

— А что, — неожиданно спросил именно Коппирниг, — вы скажете о будущем папства, господин Фома? Что об этом говорит Малахия? Кто будет следующим папой после Святого Отца Мартина?

— Надо думать, Олень Сирений, — усмехнулся Шарлей.

— И тогда хромой выскочит, как олень…

— Замолкни, псих. Я же сказал! А вам, господин Миколай, я отвечу так: это будет каталонец. После теперешнего Святого Отца Мартина, названного «Колонной златой пелены», Малахия упоминает о Барселоне.

— О «схизме Барселонской», — уточнил Бонавентура, успокаивая всхлипывающего Исайю. — А из этого следует, что речь идет об Идзиго Муньозе, очередном после де Луны, схизматике, именуемом Клементием Восьмым. Здесь нет никакого предсказания о Мартине Пятом.

— Ах, серьезно? — преувеличенно искренне удивился Шарлей. — Надо же! Какое облегчение.

— Если учитывать только римских пап, — резюмировал Фома Альфа, — то дальше у Малахии идет «Небесная волчица».

— Так и знал, что в конце концов до этого дойдет. Guria romana[435] всегда славилась волчьими законами и обычаями, но чтобы, смилостивься над нами Господь, волчица уселась на Престоле Петровом?

— И к тому же самка, — съехидничал Шарлей. — Опять? Мало было одной Иоанны? А ведь говорили, что там будут тщательно проверять, у всех ли кандидатов есть яйца.