Наконец Артур вскочил, выгнув спину эффектной дугой.
– Видите? Лариса не испугалась и победила меня! Запомните, нападающий может быть в сто раз сильнее вас! Но тот, кто нападает на слабого, всегда будет побежден! У него нет духа! Он гнил! Ну, то есть гнилой, – пояснил Артур, на секунду сбившись с пафосного тона. – И, как гнилой орех, расколется от первого ответного удара!
Да, я меняюсь. Так странно и так смешно, но, кажется, переходный возраст настиг меня только сейчас. Я могу ошибаться, но всю жизнь я помню себя такой, как была до недавнего времени. Рассудительным и ответственным существом. Не помню, чтобы я когда-нибудь верила в Деда Мороза, всегда знала, что подарки – дело рук родителей. Я даже в куклы не играла, с юных лет понимая, что это всего лишь куски пластмассы (большей частью ядовитой, как говорила мама). Пожалуй, прощание с детством для меня заключалось в прощании с книгами. Точнее, не с самими книгами, а со способностью погружаться в создаваемый ими волшебный мир. Сначала это чудесное свойство утратили картинки. Они перестали быть воротами в страну моих фантазий. Я стала видеть просто рисунки, часто не самого лучшего качества. У меня отличный глазомер, я мгновенно определяю нарушение пропорций в фигуре, и если художник случайно нарисовал одну руку чуть длиннее другой, мне сразу это становится ясно. Да, с натяжкой я могла поверить в существование волшебника, но волшебник с руками разной длины – такого точно не бывает. Чтение же еще долго оставалось моей страстью. Утратив способность погружаться в мир книги, я до сих пор помню это захватывающее чувство. Стоит снять с полки томик, как ты становишься влюбленной в лучшего мужчину на земле. Или распутываешь запутанное дело. Или терпишь лишения в какой-нибудь сточной канаве, смутно догадываясь, что в конце концов все будет хорошо. Ты ведь уже читала эту книгу раньше… Но в глубине души ты веришь, что в этот раз она может кончиться иначе.
Я помню свой книжный шкаф. Очень простой стеллаж с половиной стеклянных, половиной открытых полок. Стекла были на кулисках, без ручек, с такой впадинкой посередине, стандартный советский минимализм. Разумеется, никто не утруждался попадать пальцем во впадинку, двигали стекла всей пятерней, оставляя великолепнейшие отпечатки. Я каждый день дышала на них и протирала газеткой, но следы тут же появлялись вновь, почти как пятно перед камином в «Кентервильском привидении». Ведь там, на полках, стояли не книги. Стояли миры…
Поэтому я никогда не смотрю экранизации. Кино – это мир теней, мертвый мир. Книга – живая. Настоящий Пьер Безухов живет в сердце школьницы, читающей «Войну и мир», а актер на экране – всего лишь его призрак.
Утрата пылкого воображения – единственная потеря, с которой я пришла во взрослый мир. Не помню никаких переломов сознания, никаких открытий – все, что нужно знать, узналось как-то само собой. Я будто родилась тридцатилетней. Но сейчас я чувствую, как что-то проклевывается сквозь ту оболочку, которую я всегда считала своей сутью. Может быть, ответ прост? Может быть, я ребенок, заигравшийся во взрослую жизнь? И сейчас выхожу из игры в реальность?