«Глядишь, и впрямь в таборе приживется… – похмыкивал дед Илья, когда на рассвете, стараясь не будить гостя, Настя и Мери бесшумно суетились у костра, ставя самовар. – Дрыхнуть, как цыган, уж научился…»

«Пусть спит, не будите… – волновалась Мери. – Это очень хорошо, что спит, пусть…»

«Да уж большая наука – кверху пузом под телегой лежать… – бурчала Настя. – Их на войне, поди, и не тому выучили. Ох, жалко парня… Меришка, он тебе совсем-совсем не нравится?»

«Тетя Настя!!!» – вскидывалась Мери.

«Охти, спалила дотла глазами-то! – беззвучно смеялась старуха. – Погаси, погаси очи, яхонтовая моя, дырку в бабке сделаешь!»

Между тем наступила осень. Здесь, на юге, холодов не чувствовалось, и о том, что лето прошло, говорили только ставшие короткими дни, поблекшее небо над выжженной зноем степью да ослабевшая жара. Однажды, уже в конце сентября, с утра зарядил дождь и лил целый день из серых, низко нависших, унылых туч. Из-за этих туч раньше спустились сумерки, и в шатре, где сидели Мери и Сокольский, было совсем темно. Дед Илья, вполголоса ругаясь, складывал отсыревшие палки для костра. Они занялись быстро, несмотря на дождь, и нутро палатки озарилось мягким оранжевым светом. В глубине шатра старая Настя разбирала ветхие тряпки, собранные ею за время летнего кочевья, и, ворча, вырезала из них лоскуты поцелее: они с Мери решили сшить новый полог взамен старого, похожего на растрепанные ленты. Девушка тоже орудовала ножницами, стараясь реже дышать: от Сокольского страшно несло перегаром. Ротмистр наблюдал за работой княжны, изредка по ее просьбе придерживал старую ткань. Они не разговаривали, и тишину нарушало лишь шуршание капель, сползающих по мокрой ткани шатра. Мери хотелось спать, она едва сдерживала зевоту.

– Как дела у нашей Дины? – спросила девушка, когда молчание уже затянулось до неприличия. – Она ведь вовсе перестала приходить в табор, и я у нее не была тоже.

– У Надин все великолепно, – не сразу отозвался Сокольский. – По-прежнему собирает в ресторане половину Ялты, Бардин окончательно потерял голову, и они с Инзовским, кажется, скоро друг друга перестреляют… Это правда, что только из-за нее табор до сих пор находится здесь?

– Конечно. Дина добывает больше нас всех, вместе взятых, – улыбнулась Мери. – Когда же вы виделись с ней в последний раз?

– Вчера, – глядя в сторону, пожал плечами Сокольский. – Вернее, даже сегодня.

– В самом деле?

– Бросьте, Мери. Полагаете, я не вижу, как вы отворачиваетесь от меня? И так уж стараюсь дышать против ветра, но…

– Ветра сегодня нет, – машинально сообщила Мери. – Что ж, весело было? Много собралось народу?

– Весь Кубанский стрелковый. – Увидев удивление на лице Мери, Сокольский невесело усмехнулся и пояснил: – Нас с Вересовым провожали обратно в полк, к Барбовичу.

– Вы возвращаетесь на войну? – прошептала Мери. – Вот… сейчас?

– Именно сейчас, – отрывисто сказал Сокольский. – И по-хорошему я должен был сделать это месяц назад, не слушая доктора. Что толку залечивать голову, если в первую же неделю все равно… – Он не договорил, а через мгновение, к испугу Мери, вдруг взорвался: – Обещать! Только сейчас начали обещать! Спохватились, черт возьми, что нужно обещать не «единую Россию», а «землю и волю»! Пишут приказы, печатают листовки – вздор! Какая польза в этих обещаниях сейчас, когда уже… – Он снова не закончил. Чуть погодя хрипло произнес: – Извините меня, Мери. Я пришел не затем, чтобы жаловаться вам на судьбу, поверьте. Это глупо… Просто я все чаще думаю, что… наверное, напрасно вы тогда, той ночью у Надин, не позволили мне… Я был насмерть пьян, и у меня легко получилось бы покончить со всем разом. А теперь…