Некоторое время они оба молчали.

– Потом, – продолжила Руфь, – горе отступает и ты возвращаешься в реальный мир. Но уже без того, кого любишь.

– Тебя это устраивает?

– Разве у меня есть выбор? Ты плачешь, очень много плачешь, и, поскольку ты не до конца вернулась, частичка твоего сердца остается там. Ранка, которая никогда не заживает. А когда подобное происходит вновь и вновь, от сердца уже ничего не остается и ты больше не можешь испытывать скорбь. Наступает момент, когда ты сама готова умереть. Ты поднимаешься по наклонной лестнице, а кто-то остается, чтобы скорбеть по тебе.

– На моем сердце ранок нет, – сказал Джейсон.

– Если ты сейчас уйдешь, – произнесла Руфь хриплым голосом, но с неожиданной для нее выдержкой, – я испытаю настоящую скорбь.

– Я останусь до завтра, – сказал Джейсон. – Раньше они не успеют установить подделку в моих документах.

Неужели Кэти меня спасла? – подумал он. Или уничтожила? Кэти, которая меня использовала. Которая в свои девятнадцать лет знает больше, чем мы оба, вместе взятые. Больше, чем мы узнаем за всю свою жизнь.

Как и положено настоящему лидеру боевой группы, она вначале полностью его уничтожила. Зачем? Чтобы он собрался и стал сильнее? Вряд ли. Хотя вполне реально. Не следует забывать о такой возможности. Джейсон чувствовал по отношению к Кэти странное, циничное доверие. Одна половина его сознания воспринимала ее как абсолютно надежного человека, в то время как другая половина видела в ней неуравновешенного, разболтанного предателя. Совместить эти образы ему не удавалось.

Может, мне удастся свести воедино мои параллельные представления о Кэти прежде, чем я уйду отсюда? – подумал Джейсон. Утром. А может, рискну остаться еще на один день. Хотя это будет уже слишком. Я не знаю, насколько четко работает полиция. Они неправильно записали мое имя, потом вытащили чужое дело… Может, у них повсюду такой бардак. А может, и нет.

О полиции у него тоже были противоположные мнения. Поэтому, словно кролик Эмили Фассельман, он замер там, где был. В надежде, что все остальные знают правила игры: нельзя уничтожать того, кто не знает, что ему делать.

Четверо одетых в серую форму полицейских сгрудились у мерцающего в ночной темноте фонаря в форме старинного факела.

– Осталось две квартиры, – почти беззвучно прошептал капрал и выставил два пальца. В другой руке он держал список жильцов. – Миссис Руфь Гомен из двести одиннадцатой и некий Ален Муфи из двести двенадцатой. С кого начнем?

– С Муфи, – сказал полицейский в форме и постучал пластиковой дубинкой по ладони. Конец операции был близок, и ему не терпелось поскорее освободиться.

– Значит, двести двенадцатая, – произнес капрал и потянулся к звонку. В последний момент он, однако, передумал и тихонько нажал на ручку двери.

Отлично. Один шанс из десяти, но иногда срабатывает. Дверь оказалась незаперта. Полицейские вглядывались в темную гостиную, заставленную пустыми и полупустыми бокалами. Несколько бокалов стояли прямо на полу. Пепельницы были переполнены окурками. Покурили и разошлись, определил капрал. Все, кроме, пожалуй, мистера Муфи.