Не суетные ребятишки танкисты – редко базарят, да кулаки тяжелые, отгавкиваться желание пропадает быстро и всерьез.

Под конец прилетела пара «крокодилов», покружили, отшипели сверху НУРСами, порычали пушками и отчалили с чувством честно исполненного интернационального долга. Красавцы! Всегда им, летчикам, завидовал. По определению – элита! Говорила же мне, долбню, мама: «Учись сынуля, тяжко жить неученому».

Саперы рванули сразу по горячему. Полные десанты раненых – не до мин уже, на «точку» надо – вертолеты на подходе. Подошли машины, колонны, популяли в скалы, на ходу помолотили сады и, набирая скорость, двинули в Кишим. Мы остались на месте, в полусотне метров от танка боевого охранения. Когда пойдем назад, будем первыми. Привыкли, не удивляемся.

У меня еще должок – руки чешутся! Заводиться стал шибко быстро, что-то не было такого раньше – домой пора. Махнул Богдану, тот, подхватив свою винтовку, перепрыгнул на нашу машину. Оставив молодых на месте, мы, выждав окно в сплошном потоке движущейся бронетехники, направились назад, к остаткам кишлачка.

От души танкисты приложились… Там и так ничего живого уж не было, а тут и вовсе одни огрызки фундаментов, словно гнилые драконьи зубы, из мертвой земли торчат.

Гаденыша приметили сразу – еще на подходе. Лежит, воняет рядом с воронкой. За малым не ушел… Помню, удивился, насколько грамотная и продуманная позиция: залег, тварюка, не в самом кишлаке, а в низинке, метрах в тридцати-сорока от последних руин. И лупанул в проем меж дувалов. Со стороны по хвосту гранаты видно – бьют из середины кишлака, а он – вот где! Да ладно, все равно не выгорело: и танк не сжег, только каток подпортил, и самого по запчастям закопают.

Рядом – огрызок гранатомета. Отлично… Сереге подарок сделаем, он – комбату, тот – комполка. Глядишь, кто-то дырочку в кителе, а то и в погоне просверлит. Потери – издержки войны, раненые – проза жизни, а вот захваченное у мятежников оружие – это поэзия успеха!

Подошли к духу. Лежит, уткнулся рылом в пыль, правая рука вместе с плечом и лопаткой оторвана к хренам собачьим. Левая подвернута и растопыркой вверх вывернута. Одной ноги от колена нет, только поодаль калоша валяется. Наша, кстати, советская – черный низ и малиновый бархат внутри. Правоверный весь порубан, окровавлен, обожжен, одежду со шкуры клочьями сорвало. И мелкий такой… несчастный, когда дохлый.

Подцепил стволом пулемета, перевернул на спину. Стоим втроем, глазами лупаем. Спецы тоже из люков повысовывались, с машины смотрят. А перед нами – птенец желторотый. На вскидку – лет двенадцать, может, чуть больше. Глаза открыты и забиты палевой пылью так, что очками кажутся. Черты лица – Мефистофель в отрочестве. Вот с таких в Средние века чертей писали. Лицо звериной национальности. Бесово отродье! Для чего только тебя мамка на свет блеванула, недоносок?!

Не знаю, такое накатило… никогда со мной подобного не случалось… да и чтобы с кем другим, не видел. Поднял пулемет и всадил в мерзкую харю очередь – только ошметки полетели… Нате, хороните красавца, великого моджахеда – мученика за газават ваш сраный!