— Умоляю, спасите моего сына! У меня больше никого не осталось! Помогите! — плакала она, подползая ко мне и хватая меня за низ рубахи, — На все пойду! Все, что угодно сделаю, душу дьяволу продам, только спасите моего малыша! Где она? Скажите, где она? Где Софа?

Я стоял в полном недоумении, не понимая, как люди могут идти на такое! Я внимательно рассматривал грешницу. Прийти сюда — уже грех! Не подходи ко мне, нечестивица!

— Что с дитем твоим? — брезгливо спросил я, кладя ей руку на голову, в надежде успокоить. — Молись господу нашему о здравии своего дитя и услышаны будут твои молитвы.

— Я три дня молюсь Богу, а моей крохе становится только хуже и хуже, — причитала девушка, цепляясь за мою рубаху. — Молюсь, молюсь, в церковь ходила… Молила Господа, чтобы он меня забрал, но оставил его в живых, мою кровиночку. Никого у меня не осталось… Муж умер по весне, старший ребенок тоже… От лихорадки, тоже озноб, жар и на пятый день умер… А за ним и муж… За что мне такая кара? За что? Пусть Софа спасет ребенка! Пусть спасет! Все, что угодно взамен отдам! Все что есть! И душу отдам и жизнь отдам, ничего не пожалею, все что хочет пусть берет!

Девушка пыталась снять тусклое колечко, что было у нее на пальце, предлагая и его за спасение ребенка. Она остервенением дергала его на пальце и постоянно повторяла: «Только пусть спасет! Пусть спасет!»

— Пусть все, что надо из дома забирает! Все, что понравится! Я все ей отдам, — продолжала выть девушка, раскачиваясь из стороны в сторону. — Лишь бы только его спасла, только спасла! Мою жизнь пусть берет!

Закричала крестьянка, пытаясь разорвать на себе рубашку, а потом снова заскулила.

— На все воля божья. — пытался вразумить я девушку и наставить ее на путь истинный, — Это все за грехи…

— Когда же он нагрешить то успел? Ему ещё и двух годочков не исполнилось! — закричала женщина, поднимая на меня заплаканные глаза, — Всегда такой ласковый, подойдет, обнимет меня своими маленькими ручками и слезы мне утирает и целует меня в мокрые щеки… А я улыбаюсь ему и говорю, что не буду больше плакать, хоть и скучаю по его братику и мужу… Он всё, что у меня осталось! Спасите! Спасите пожалуйста! Все что угодно отдам! Все что угодно сделаю, только спасите его! Умоляю, спасите!

— Ну, значит, за грехи отца своего платит твоё дитя, — продолжал я, понимая, что передо мной стоит такая же нечестивая, как и ведьма, — Значит его грехи дано искупить ребенку.

— Неправда! Муж праведником был всегда! На воскресную службу всегда ходил и нас с собой брал, — рассказывала обезумевшая, широко распахнув глаза. Она наседала на меня, а я пятился. — Все, что у нас оставалось в церковь относили, беднякам отдавали! Никогда себе не оставляли! Страждущего — обогреем, милостыню подадим, в церковь подаяния отнесем, чем же мы грешны? Детей учил слову божьему, старший сын хотел священником стать… Он с детства говорил: «Мамочка, Боженька есть… Боженька все видит… Я тоже хочу людям помогать».

— Радуйся, женщина! Значит, твой сын святым будет! — обрадовал я её, не представляя большей чести, чем эта. И нечестивая должна радоваться. — Нет большей благодати, чем причисленным быть к святому лику.